Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов
Шрифт:
Еще один момент, о котором мне хотелось бы сказать, — это мозаичность культуры развитых стран. Там есть группы населения, которые уже продвинулись дальше культуры модерна, продвинулись в «постмодерн», а также те, для кого она вполне адекватна. Но там есть и те, кто не находит себе места в этом мире и кто находит для себя психологическую нишу в апелляции к некоему традиционализму, традиционным ценностям, нормам и институтам. И не случайно мы видим в этих странах проблему мигрантов второго и третьего поколений, реакция на поведение которых тоже влечет за собой всплеск национализма.
Поэтому, хотя я и согласна
Как можно оценить, учитывая этот глобальный контекст, будущее России? Думаю, что для пессимистических прогнозов серьезных оснований нет. Хотя бы потому, что не очень ясно, как будет складываться вектор культурной динамики в общемировом масштабе. И в таких условиях драматизировать то, что у нас происходит с демократией, и тем более делать далеко идущие выводы на основании того, что какие-то чиновники что-то не то и не так говорят, — это, мне кажется, все равно, что беспокоиться о залетевшем в дом комаре, когда начинается землетрясение.
Да, у нас нет западной демократии, но не факт, что она вообще будет существовать через 20 лет даже в странах Запада в том виде, как предполагает ее идеальный тип. Но и авторитаризма у нас не будет, потому что для авторитаризма нужна легитимность режима, основанная на национальных традициях. Нынешняя же власть политически неустойчива, так как, апеллируя, с одной стороны, к ценностям традиционализма, а с другой — модерна, она не учитывает, что большинство населения страны не является носителем ни традиционной культуры, ни культуры модерна. Скорее это носители — я сужу по данным социологических опросов — той самой альтернативной утилитаристской культуры, о которой я уже упоминала.
Игорь Клямкин: Спасибо, Наталья Евгеньевна. Ваше описание нынешней российской ситуации (традиционная культура разрушена, демократии нет и не будет, авторитаризма тоже) соответствует состоянию, которое Андрей Пелипенко на прошлом нашем семинаре назвал смертью «Русской системы». Вам, как понимаю, такая точка зрения не близка?
Наталья Тихонова: Это может быть не смертью «Русской системы», а вызреванием ее нового качества. Вспомним Гегеля, говорившего о том, что явление, чтобы остаться самим собой, в новых условиях должно перейти «в свое иное». Но это, не исключено, и переход к новой системе, которая, может быть, сложится не только в России.
Игорь Клямкин: Я правильно понял, что, по вашим данным, вектор изменений в массовом сознании, происходящих под оболочкой нашей системы, направлен в сторону накопления какого-то нового позитивного
Наталья Тихонова: То, что в сторону накопления нового качества, — это бесспорно. Потому что формирующаяся новая культура вполне жизнеспособна. Просто мы пытаемся это новое качество описать в терминах, которые для его описания не подходят. Но гниения точно нет — в этом плане я оптимист.
Игорь Клямкин: Речь идет только о новом качестве массовых представлений или ценностей тоже?
Наталья Тихонова:
Ценностей тоже. Формируются ценности новые, утилитаристские в своей основе. И представления меняются. Так, например, меняется понимание свободы, притом что сама по себе ценность свободы была традиционно велика. И запрос на модель определенных действий со стороны власти в обществе переформулируется. Этот вектор движения был бы еще ярче, если бы не отток части населения страны, не миграция представителей прежде всего определенных слоев населения, где локализуются носители тех или иных конкретных ценностей, но все равно он прослеживается достаточно отчетливо. То есть подспудно в культуре российского общества идут достаточно бурные обнадеживающие процессы.
Хочу обратить ваше внимание и на то, что эти процессы просто не могут не идти, потому что именно сейчас страна вступила в полосу развития, когда горожане во втором и последующих поколениях стали составлять большинство населения. Такого в истории России не было никогда, это произошло в последние 15 лет. При этом известно, что только горожане второго поколения образуют субстрат для формирования какого бы то ни было типа культуры, кроме традиционной, а в определенных условиях — и культуры модерна. У нас — в зависимости от ряда факторов — складывается некий гибрид — частично культуры модерна и частично какой-то альтернативной культуры.
В целом, повторяю, я оптимистично смотрю на ситуацию, если говорить о происходящем в историческом масштабе, а не о текущей ситуации с демократией в стране. Конечно, с ней у нас плохо. Но трудно было бы рассчитывать на то, что в таких условиях с ней могло бы быть хорошо, кто бы ни пришел к власти.
Игорь Клямкин:
У меня еще много вопросов, но я отложу их до обсуждения вашего доклада на нашем семинаре. Нам очень важно представлять себе спонтанную культурную динамику российского общества. Мы же ее знаем, по-моему, не очень хорошо, и потому мне лично эмпирическая картина реальности сегодня наиболее, пожалуй, интересна. Тем более что социологи приводят данные, на основании которых возможны разные и даже взаимоисключающие выводы. Я не могу, например, совместить то, что вы говорили, с той социологической информацией, которая приводится в докладе Паина.
Так что обсуждение вашего доклада обещает быть очень содержательным. Я имею в виду в том числе и ваше предположение относительно формирования в России некоего нового (утилитаристского) типа культуры. Типа, альтернативного традиционалистскому и не совпадающего полностью с модернистским.
А теперь послушаем Михаила Николаевича Афанасьева.
Михаил Афанасьев:
«Госпиар, либеральное упадничество и якобы традиционалистская реакция образовали сегодня в России общий антимодернизационный фронт интерпретации российских традиций»