Кухонные астронавты
Шрифт:
Но Ленинград – это город, который невозможно покинуть.
Ты знаешь, я родился здесь и прожил всю жизнь. Обе жизни.
Можно годами не выходить на Дворцовую, не видеть огней на Ростральных, не смотреть на Петропавловскую крепость, проезжая через Троицкий мост, и не бродить закоулками Петроградской, но стоит лишь только уехать надолго, как начинаешь тосковать по всему этому, и тем сильнее, чем дольше разлука, и чем острее осознание того, что скоро вернуться не сможешь. Я водил вас по знакомым и любимым с детства местам: острова, Литейный, Пески, Коломна; я останавливался, и практически на любом перекрестке мог рассказать сразу несколько
Прости, Нина, что-то я расклеился к ночи. На часах сейчас 2.24. Наверное, пора спать – если смогу уснуть. Продолжу утром.
Прямо сейчас за дверью на лестнице опять завыл чертов лифт.
…Последней была Одесса. Сейчас за окном ноябрь – в Санкт-Петербурге это лучшее время для воспоминаний о солнечных днях. Едва ранним утром ступили мы на Овидиопольскую дорогу, в дальнем конце которой, среди деревьев старого парка, стоял дом родителей Зойки, как к нам побежала навстречу взволнованная, радостная ребятня, выкрикивая с восторгом:
– Тетя Зоя приехала! Тетя Зоя! Тетя Зоя!
До отлета с Земли оставалось чуть меньше суток.
Мы провели этот день в уютнейшем старом доме со скрипучими полами и мезонином, с садом, где в укромном его уголке потемневшую от времени резную беседку увивал виноград, и где каждому нашлось место, чтобы провести эти часы так, как ему было нужно: наедине с собой, или в веселой компании во дворе – там Зойка, любимица всех окрестных детей, без устали возилась с ними до самого вечера. А когда зашло солнце и краткие южные сумерки стали ночью, мы отправились к морю.
Шум волн в темноте был размерен и тих, как дыхание спящего человека. Я лежал на песке, глядя в распахнутую надо мной бескрайнюю черную бездну, в которой вращались, подобные исполинским алмазным колесам, холодные россыпи звезд. Позади меня слышались голоса, тихий смех, то звенела, то снова смолкала раздобытая у Зойки дома гитара. Я почувствовал чьи-то легкие шаги по песку, а потом кто-то лег рядом со мной, голова к голове.
Это была ты, Нина.
– Айхендорф гитару мучает, – сообщила ты. – Айзек пытался отобрать, но он не сдается. Хочет непременно исполнить какой-то жестокий романс.
Я улыбнулся и промолчал.
– О чем думаешь?
– О звездах. Где мы были, а где не бывали еще.
– И как?
– Да почти нигде не были, если в масштабах Вселенной. В одной только нашей Галактике больше трехсот миллиардов звездных систем. А сколько еще там, куда мы уже дотянулись: в Магеллановом облаке, в Большом псе, в Секстанте, в Фениксе, в Андромеде!
– И что же, непременно надо везде побывать? – тихо спросила ты.
– Обязательно! А как же иначе?
Айзек все-таки завладел гитарой; струны зазвенели мелодично и стройно, и он запел:
Я не знаю, зачем и кому это нужно,Кто послал их на смерть не дрожащей рукойТолько так бесполезно, так зло и ненужноОпустили их в вечный покой…– Как ты думаешь, что нас там ждет?..
Я усмехнулся.
– Зойка сказала, что мы прилетим к краю Вселенной, а там на кромке уже сидят ребята из Третьей Межгалактической эскадры и нас поджидают, свесив ноги. Ну, как с Первой Межзвездной получилось.
Ты засмеялась тихонько, а потом все же спросила:
– Ну, а серьезно?
– Не знаю. Но что бы ни ждало, мы не отступим.
– Я обратила внимание, что в анкете при подаче заявок не было вопроса, почему вы хотите лететь, – сказала ты, помолчав.
– Предполагается, что ответ очевиден.
– Но так ли это, если подумать?..
Осторожные зрители молча кутались в шубы,И какая-то женщина с искаженным лицомЦеловала покойника в посиневшие губыИ швырнула в священника обручальным кольцом…– Та боже мой, Айзек, ну что ты за мировую скорбь развел тут! – воскликнула Зойка. – Хватит меланхолии уже, айда купаться!
– Как купаться! Я и так почти окоченел! Мороз!
– Али, ты спроси у Ойууна за мороз! Ой, сколько сейчас градусов в Верхневилюйске, примерно?
– Примерно минус пятнадцать.
– А здесь плюс пятнадцать и вода такая же! Теплынь!
– Как летом у нас в Ленинграде, – отозвался я.
– Ну вот, и кэп говорит!..
– Я точно пойду!
– И я!
– Уговорила, но, если что, на себе к берегу потащишь!
– Да потащу я и тебя, и кого надо, не волнуйся!
– Ребята, все идем! Когда еще искупаемся снова!
– Пойдешь? – спросила ты у меня.
Я покачал головой.
– Нет, я еще полежу.
Обнаженная Зойка – длинноногая, высокая, сильная – с разбега влетела в тихий прибой, взбила брызги, нырнула и вновь встала на ноги, взмахом рук отбросив назад с плеч и груди намокшие черные кудри:
– Ну! Давайте же! Что стоим?!
Бледный и жилистый Айхендорф, завопив, бросился следом, высоко поднимая колени; за ним, сбрасывая на ходу одежду, с криком и хохотом устремились Эшли, и Лили, и Ойуун; почти невидимой тенью скользнул в волны Али и вынырнул, отфыркиваясь, блестящий, как черный кит; взявшись за руки, вошли в воду тоненькие алебастровые фигурки Акико и Юкико, и остановились, боясь ступить дальше; но тут ты, скинув платье, вбежала в море, нагнулась, окатила их брызгами, и через секунду вы трое, смеясь, уже плыли следом за остальными, все дальше, в темную даль, и звезды дрожали, как слезы, отражаясь в ряби на черной воде.