Шрифт:
Иллюстрации Алины Фединой
1
–
Он всегда улыбается. Очень улыбчивый человек. Мы смотрим на него и тоже улыбаемся.
Мы – это оркестр народных инструментов «Струны Севера». В нашем оркестре, конечно, не только струны имеются. Есть и кнопки. Ну, в смысле – баяны. И чи?псаны есть, это уже духовые. Такой небольшой инструмент с разными трубочками. В эти трубочки дуешь, дуешь – а потом башка кружится. Я один раз так чуть не упал.
Мы играли «Зырянку», коми народную песню, потом закончили с дружным криком: «Ух!» – и зал как зааплодирует!
Игорь Николаич, улыбаясь, раскланялся – и нам рукой показывает: подымайтесь, мол, поклонитесь, заслужили ведь аплодисменты тоже…
Мы поднялись, и тут у меня башка ка-ак закружится! Всё чипсаны проклятые! Я Степе о них когда рассказал, он переспросил удивленно:
– Чипсы? Вы что, на чипсах там играете?!
– Да не чипсы, – говорю, – а чипсаны!
Степа – это мой друг. Мы с ним с детского сада вместе. И живем в одном дворе, только он – в доме напротив.
Мама меня в первый раз когда в детский сад привела, я все орал: «Домой! Домой!» Так и страдал в этом садике весь день. Не ел толком, не спал, только плакал. По маме скучал. Я еще, главное, сперва-то не понял, что она ушла. Вообще не понял, куда привели. Пошел как дурак к детям в группу. А мама рассказывала – ей Виктория Олеговна, воспитатель, тихо говорит:
– А теперь – бегите!
Ну мама и убежала.
Я оборачиваюсь – мамы нет.
Я спрашиваю удивленно:
– А где мама?
– Мама вечером придет, а ты тут с детками пока поиграй, а скоро кушать будем, – Виктория Олеговна говорит.
Тут до меня дошло – я ка-ак заору: «Домо-ой!»
Ну, потом немного успокоился, сидел в углу и плакал.
Тут-то Степа ко мне и подошел. И спрашивает:
– Ты чего плачешь?
Я всхлипываю:
– Ма-а-ама… До-омой…
Он говорит:
– Так мама скоро придет же. И моя тоже. Не плачь. Пойдем, я тебе своих человечков покажу. Тебя как зовут? Меня – Степа.
Ну и как-то постепенно я успокоился. Пошел с ним его человечков смотреть.
Так с тех пор и дружим. Только Степа – не музыкальный, к сожаленью… А у меня почти с рождения способности. Мама рассказывает, я еще в животе у нее танцевал, если музыка звучала.
Ну и слух у меня абсолютный. Это маме ее знакомая сказала. Мама работает в культурной сфере, и знакомые у нее поэтому тоже в основном культурные. И вот у нее есть знакомая певица, Купцова. Она в ресторане пела много лет, но так-то страшно культурная, с высшим музыкальным образованием. Она сперва преподавала в музыкальной школе, а потом ушла, потому что там диктат: все требуют – и директор, и родители учеников, и вообще. И никакой свободы творчества. А в ресторане, наоборот,
Ну, время такое было. У нас вообще город бандитский, потому что сперва тут зона появилась, а потом уже вокруг нее город построили. Чтобы уголь добывать. Ну и всегда много было бандитов поэтому. Конечно, заключенные у нас сидели разные. Например, мои прадедушка с прабабушкой – очень хорошие были и ни в чем не виноватые. Тогда много хороших людей сидело. Но и бандитов немало, конечно, тоже.
И в городе поэтому разные группировки были преступные. И взрослые, и детские причем. Папа рассказывал:
– Я в детстве ужас как боялся ездить в другие районы! Особенно во второй.
У нас просто есть город, а есть еще три его района. И вот во второй район особенно опасно было ездить. Если местных встретишь – они сразу арматурой по башке!
– Да, вот ребята, кто из города, и не ездили в районы. А районные, наоборот, в город, – рассказывал папа, стараясь, чтобы получалось забавно, но видно было, что до сих пор страшно неприятны ему эти воспоминания. – И когда все-таки те и другие встречались – такие битвы происходили, кошмар просто! Вот эти длинные палки, арматура-то, – по рукам друг другу, по ногам, по головам… Где они эту арматуру брали, до сих пор не пойму… В общем, жуть, – продолжал папа. – Но иногда и в своем районе огрести было можно.
– Почему в своем? – спрашивал я.
– Ну, мало ли почему. Допустим, деньги забирали. Со мной часто такое случалось. Сейчас тоже, конечно, не без этого… – и папа беспокойно косится на меня. Понимаю, что хочет спросить: не сталкивался ли я с чем-то подобным.
Я знаю, что папа очень переживает за меня и очень боится всякого криминала. Это у него, видно, как раз с детства такой страх.
Я спешу его успокоить:
– Нет, у меня деньги не забирали.
Хотя у нас тоже всякие встречаются. И в школе, и на улице. И вообще город наш «умирает». Ну, в смысле, очень много народу отсюда уезжает каждый год. Особенно в последнее время. И дома? оставляют, прямо целыми улицами иногда…
И стоят они пустые. Пустые холодные дома с разбитыми стеклами… Много-много домов повсюду. В них иногда селятся бомжи. И мама мне запрещает в такие дома залезать. Но мы однажды все-таки со Степой потихоньку влезли в один пустой дом. Поднялись по лестнице на второй этаж, там была квартира открытая. И мы, хоть и боялись, конечно, – мало ли, вдруг бомж или маньяк какой! – но все-таки вошли. Степа кого угодно уговорит на что угодно!
И мы ходили по пустым комнатам туда-сюда. По скрипучему полу. Зашли на кухню, там печка даже была! То есть – с печками у нас квартиры раньше были, ничего себе.
Потом вернулись в большую комнату. Там было почти совсем пусто, только на полу – обрывки газет и фотографии какие-то.
Мы поднимали эти мятые черно-белые снимки, разглядывали…
А потом Степа мне одну фотку сует и говорит тихо:
– Смотри.
Я смотрю. Девочка какая-то. В шубе, на улице, и даже по фото видно, как ей холодно, но все равно улыбается.
Я говорю:
– И что?
А Степа:
– Красивая…
Я говорю:
– Ну да. Такая себе.
– Ничего ты не понимаешь в женской красоте, – Степа обижается.