Кукла на цепи. Одиссея крейсера «Улисс»
Шрифт:
— Не знаю — признался Капковый. — Потому–то и надо спешить. Но зато я знаю, где я находился! У себя дома, в Хенли. Я тебе рассказывал?..
«Улисс» не погиб. В ту ночь, когда на дрейфующий корабль, в правую скулу которого дул ветер, обрушивались огромные массы воды, не раз казалось, что крейсеру не под силу стряхнуть страшный груз. Однако, судорожно напрягаясь всем корпусом, корабль снова и снова сбрасывал с себя немыслимое бремя. Тысячекратно, до самой зари офицеры и матросы благословляли кораблестроителей с Клайда, создавших этот крейсер; тысячекратно
Пожалуй, слово «слепую» в данном случае неуместно. В дикой своей ярости шторм орудовал с почти человеческим коварством. Сразу после первой атаки ветер невероятно быстро повернул и, вопреки всем законам метеорологии, снова задул с севера. На «Улисс», находившийся у подветренного берега, то и дело обрушивались огромные валы.
Гигантские валы эти, казалось, были одушевленными существами… С ревом мчась мимо «Улисса», огромный вал неожиданно делая рывок в сторону и опускался на палубу корабля, разбивая вдребезги то одну шлюпку, то другую.
За какой–то час от вельбота, разъездного катера и двух моторных баркасов остались одни щепки, тотчас пропавшие в кипящем котле. Спасательные плоты Карлея сорвало и смыло за борт, туда же отправились и четыре бальзовых плота.
Но особенно досталось кормовой чаети крейсера. В самый разгар шторма раздалась серия мощных взрывов. Корма корабля чуть не выпрыгнула из воды.
Точно лесной пожар, в кормовых кубриках распространилась паника; на юте почти все лампы освещения были разбиты или выведены из строя. Заглушая ропот, по темным кубрикам понеслись вопли: «Нас торпедировали!», «Мины!», «Корабль тонет!» Эти вопли точно гальванизировали измученных, израненных людей — даже тех, кто, укачавшись, лежал в разной степени прострации. Толпа ринулась к дверям и люкам, но из–за лютой стужи их невозможно было открыть.
Тут и там вспыхивали автоматические аккумуляторные лампы; тусклые, подобно тлеющим булавочным головкам, они выхватывали из тьмы бледные как смерть, осунувшиеся, с запавшими глазами, искаженные страхом лица. Еще минута, и случилось бы непоправимое. Но тут среди бедлама раздался грубый, насмешливый голос Ральстона; по распоряжению командира корабля его освободили еще накануне около девяти часов. Карцер находился в форпике, в самом носу корабля, и при встречной волне оставлять там человека было опасно. Но, даже получив приказ командира, Гастингс выполнил его с величайшей неохотой.
— Это же глубинные бомбы взорвались! Слышите, идиоты безмозглые? Наши собственные глубинные бомбы!
Не столько слова, сколько ядовитая, убийственная насмешливость тона — вот что прекратило панику, остановило обезумевших людей.
— Говорят вам, это глубинные бомбы! Их, верно, за борт смыло.
Ральстон оказался прав. Сорванная шальной волной, за борт упала целая серия глубинных бомб. По чьему–то недосмотру взрыватели были установлены на малую глубину. Очевидно, бомбы были подготовлены к сбрасыванию при появлении в Скапа–Флоу мини–лодки и взорвались под самым днищем корабля. Однако, судя по всему, повреждения были незначительными.
Тем, кто находился в носовом кубрике, приходилось хуже остальных.
Ломаной мебели и утвари тут было еще больше, а укачались чуть ли не все.
Здесь не было вызывающих насмешку зеленых лиц, какие увидишь у страдающих морской болезнью пассажиров плавающего по Ла–Маншу парохода. Здесь люди корчились в конвульсиях, исходили кровавой рвотой; шутка ли сказать, нос корабля то поднимался на девять, двенадцать, а то и пятнадцать метров, то стремительно опускался вниз с этой высоты. И так продолжалось до бесконечности. В довершение всего, случилась новая беда. Оставаться в носовом кубрике стало невозможно.
Впереди канатного ящика, к которому примыкал кубрик, находилась аккумуляторная. В ней размещалось и при надобности заряжалось не меньше сотни разного типа аккумуляторов, начиная от тяжелых свинцово–кислотных батарей весом свыше пятидесяти килограммов и кончая крохотными никеле–кадмиевыми элементами, что использовались для аварийного освещения.
Тут же хранились керамические банки с готовым раствором и огромные стеклянные бутыли с неразведенной серной кислотой. Эти бутыли находились тут на постоянном хранении; в штормовую погоду их накрепко принайтовывали.
Никто не знал, как все произошло. Скорее всего, выплеснувшаяся из–за жестокой килевой качки из аккумуляторов кислота разъела крепления. Один аккумулятор, видно, сорвался с места и разбил другой, третий… затем дошла очередь до банок и бутылей, в результате чего в аккумуляторной, к счастью, облицованной кислотоупорным материалом, образовалась лужа серной кислоты глубиной пять–шесть дюймов.
Молодой торпедист, открыв во время обхода дверь в аккумуляторное отделение, увидел, что там плещется кислота, и до смерти перепугался.
Вспомнив, что каустическая сода нейтрализует серную кислоту, он высыпал в аккумуляторную целый сорокафунтовый картон каустика. Теперь бедняга лежал в лазарете: ему выжгло глаза. Пары кислоты заполнили шпилевое отделение, и войти туда без кислородной маски было невозможно. Медленно, но верно ядовитые пары просачивались в кубрик. В довершение всего, сквозь разорванные переговорные трубы и поврежденные листы палубы из шпилевого проникали сотни галлонов соленой морской воды. В воздухе уже попахивало хлором. Обвязавшись концом, Хартли с двумя моряками попытались было заделать зияющие отверстия.
Но на полубак по–прежнему обрушивались огромные волны. Не прошло и минуты, как троих смельчаков чуть живых унесли прочь.
В нижних помещениях царил поистине кавардак. Если находящимся там угрожала опасность быть искалеченными и уделом их были мучительные приступы морской болезни, то на ходовом мостике, где была горстка моряков–офицеров и рядовых, царил сущий ад. Причем не тот, о котором повествуется в Библии, но ад в представлении наших далеких североевропейских предков — язычников–викингов, датчан, ютов — ад Беовульфа с озерами, где кишат жуткие чудища, ад, где царит вечный холод.