Кукла
Шрифт:
— Подлый! Подлый! — повторяла она. — Как он смел…
Между тем в прихожей разыгрался форменный скандал между ростовщиками и панной Флорентиной. Они заявили, что не двинутся с места, пока не получат денег, потому что барышня вчера дала честное слово… А когда Миколай отворил перед ними дверь на лестницу, они и вовсе разошлись:
— Разбой! Мошенничество! Деньги ваши господа брать умеют, и тогда ты для них «дорогой пан Давид!» А теперь…
— Это что такое? — раздался вдруг чей-то голос.
Ростовщики
— Что это значит?.. Вы что тут делаете, пан Шпигельман?
Панна Изабелла узнала голос Вокульского.
— Я ничего… Очень извиняюсь, ваша милость… Мы тут по делу к его сиятельству… — оправдывался уже совсем другим тоном только что шумевший Шпигельман.
— Господа велели нам сегодня прийти за деньгами, — объяснил другой ростовщик.
— Барышня вчера дала честное слово, что сегодня нам заплатят все до копейки…
— И заплатят, — прервал Вокульский. — Я являюсь уполномоченным пана Ленцкого и сегодня в шесть часов оплачу ваши счета у себя в конторе.
— Не к спеху… Зачем вашей милости так торопиться! — возразил Шпигельман.
— Прошу в шесть зайти ко мне, а ты, Миколай, никаких просителей здесь не принимай, когда барин болен.
— Понял, ваша милость! Барин ждет вас у себя в спальне, — отвечал Миколай, а когда Вокульский вышел, выпроводил ростовщиков за дверь, приговаривая: — Вон отсюда, паршивцы! Вон!
— Ну, ну! Чего вы так сердитесь? — бормотали растерявшиеся ростовщики.
Пан Томаш взволнованно поздоровался с Вокульским, руки его слегка дрожали, голова тряслась.
— Вот видите, что делают эти евреи… негодники… Лезут в квартиру… пугают мою дочь…
— Я велел им в шесть часов прийти ко мне в контору и, если позволите, расплачусь с ними. Это большая сумма?
— Пустяки… и говорить не о чем. Всего пять-шесть тысяч рублей…
— Пять-шесть? — повторил Вокульский. — Все этим троим?
— Нет. Им я должен тысячи две, может немножко больше… Но, видите ли, пан Станислав (это целая история!), в марте кто-то скупил мои старые векселя, кто — не знаю; все же на всякий случай следует приготовиться.
У Вокульского прояснилось лицо.
— Будем оплачивать векселя по мере их предъявления. Сегодня разделаемся с этими кредиторами. Значит, им вы должны тысячи две-три?
— Да, да… Однако посудите, как неудачно! Вы выплачиваете мне за полгода пять тысяч… деньги при вас, пан Станислав?
— Разумеется.
— Премного благодарен; однако как неудачно: как раз когда я с Беллой… и с вами собираюсь ехать в Париж, евреи урывают у меня две тысячи! Конечно, в Париж уже ехать не удастся.
— Почему? Я покрою недостачу, и вы смело можете ехать, не трогая процентов.
— Бесценный вы мой! — вскричал пан Томаш, бросаясь ему в объятия. — Видите ли, дорогой, — прибавил он, успокоившись, — я как раз думал: не можете ли вы достать где-нибудь для меня ссуду, чтобы расплатиться с ростовщиками… примерно под семь, шесть процентов?
Вокульского позабавила наивность пана Томаша в финансовых делах.
— Разумеется, — ответил он с невольной улыбкой. — Разумеется, вы получите ссуду. Отдадим этим евреям тысячи три, а вы заплатите процентов… ну, сколько?
— Семь… шесть…
— Хорошо, вы будете выплачивать сто восемьдесят рублей в год, а капитал останется цел.
Пан Томаш опять (в который уже раз!) заморгал веками и прослезился.
— Славный… благородный человек! — воскликнул он, обнимая Вокульского.
— Бог мне послал вас…
— А вы думаете, я могу поступать иначе? — чуть слышно проговорил Вокульский.
В дверь постучали. Вошел Миколай и доложил о приходе докторов.
— Ага! Сестра все-таки прислала этих господ. Боже мой! Никогда в жизни я не лечился, а сейчас… Прошу вас, пан Станислав, пройдите теперь к Белле… Миколай, доложи барышне, что пан Вокульский пришел.
«Вот моя-награда… жизнь моя!» — подумал Вокульский, следуя за Миколаем. В прихожей он столкнулся с докторами; оба оказались его знакомыми, и он горячо просил их повнимательней заняться паном Томашем.
В гостиной его ждала панна Изабелла. Она слегка побледнела, но от этого была еще прекраснее. Вокульский поздоровался с нею и оживленно заговорил:
— Я очень счастлив, что вам понравился венок для Росси.
Он запнулся. Его поразило странное выражение ее лица: панна Изабелла глядела на него с недоумением, словно видела его впервые в жизни.
С минуту оба молчали; наконец панна Изабелла, стряхивая пылинку с серого платья, спросила:
— Ведь это вы, сударь, купили наш дом? — И, прищурив глаза, пристально посмотрела на него.
Вокульский был застигнут врасплох и в первое мгновение растерялся. Он вдруг потерял способность соображать и то бледнел, то краснел, но наконец, овладев собой, глухо произнес:
— Да, я купил.
— Зачем же вы подставили вместо себя еврея?
— Зачем? — повторил Вокульский, глядя на нее с детской робостью. — Зачем? Видите ли, сударыня, я купец… а если б стало известно, что я вкладываю капитал в недвижимость, это могло бы подорвать мой кредит…
— Вы уже давно интересуетесь нашими делами. Кажется, в апреле… да, в апреле вы приобрели наш сервиз? — продолжала она тем же тоном.
Этот тон отрезвил Вокульского. Он поднял голову и сухо ответил:
— Вы можете в любую минуту получить свой сервиз обратно.
Теперь панна Изабелла опустила глаза. Заметив это, Вокульский опять смутился.
— Зачем же вы это сделали? — тихо спросила она. — Зачем вы так… преследуете нас?
Казалось, она сейчас расплачется. Вокульский потерял всякое самообладание.