Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер
Шрифт:
Портье покосился на «табор», продолжавший бесчинствовать, тяжко вздохнул и, не дождавшись реакции от Лючано, продолжил:
— Опытный бокор, такой, как Матембеле, он пациенту — родной отец. Он Лоа пациента в себя принимает, своим Лоа чистит, глянец наводит и обратно возвращает. Всю дрянь огнем палит, дымом выводит. О, Матембеле! А наш брат… — он с презрением фыркнул, имея в виду танцора. — Ученик, мохоро-дунда.
— Мохор-р-ро-дунда! Мохор-р-ро! Бокор-р-р дур-р-рак!
Скорее всего, портье недолюбливал «нашего брата», пляшущего на веранде из последних сил. Иначе
И привлечению туристов не способствует.
— Помогите же! Кто-нибудь! Сыночек…
— Что надо делать? — поинтересовался Тарталья. — Вызвать полицию? Врачей?
Портье развел руками с нескрываемым злорадством:
— А ничего не надо делать. Надо смотреть и сочувствовать. А потом звонить в бюро ритуальных услуг. Тут бокор нужен. Или хотя бы хунган хороший. Можно, конечно, дедовским способом…
Женщина не унималась. Увы, ее отчаянные призывы пропадали втуне, сливаясь в тоскливый, безнадежный вой. Ученик бокора, обхитрив сам себя, танцевал без передышки, теперь уже на самом краю веранды. Редкие прохожие спешили обойти веранду стороной, ускоряя шаг. За крайним столиком кафе сидел пигмей Г’Ханга, потягивая через соломинку голубоватый напиток, и наблюдал за «нашим братом». На лице извозчика читалось сочувствие, однако пигмей ничего не предпринимал.
«Уймется она когда-нибудь?!» — подумал Лючано, морщась от воя женщины.
Начала болеть голова. Голова всегда болела, когда кто-то кричал. Наследство тех лет, о которых Тарталья хотел бы забыть навсегда.
— Дедовский способ? Это как?
— Тр-р-ряхнуть! Т-р-ряхнуть дур-р-рня!
— Сделать одержимому больно. Очень больно. — В улыбке портье крылись тонны обаяния. Так истинный гурман обсуждает новый рецепт шеф-повара, смакуя тонкости кулинарии. — Я имею в виду шок. Как это на унилингве… больный?.. Болевой шок. Боль обидит чужого Лоа, и он сразу найдет выход. Уйдет домой. К хозяину.
— Тр-р-ряхнуть! Тр-р-рахнуть!
— Ну так пойди и ударь его палкой! Видишь, дама в истерике…
Портье продолжал улыбаться.
— Нет, баас. Не пойду. И я не пойду, и вон тот извозчик тоже не пойдет. Никто не возьмется. Слабо ударишь — не поможет. Сильно ударишь — убьешь нашего брата или искалечишь. Придется ехать в полицию, объясняться, протокол составлять. Зачем? А чтобы в меру, чтобы очень больно, но без последствий… Трудно. О, Матембеле! — ему давно пора было сменить ученика…
— Болевой шок, значит… — пробормотал Лючано.
Он не собирался вмешиваться. В конце концов, это не его дело. Чужая планета, чужие люди; существа иной расы. Он не специалист по выдворению Лоа. Ему плевать на бокора Матембеле. И на женщину плевать. Если с танцором что-то случится, по судам затаскают. Тарталья — Злодей, Человек-без-Сердца; милосердие и сострадание ему не по карману.
Эта женщина так кричит… ее крик раздражает…
Боль копилась в голове, пульсируя.
Он направился к двери. Пинком отшвырнул в сторону чей-то рюкзак, не дававший пройти. Ослепительное сияние рухнуло с неба, едва он оказался снаружи. Лючано поспешил надеть очки. К нему сунулся босоногий уличный разносчик с лотком. Директор «Вертепа» так взглянул на его товар, что торговец мигом отстал.
Видно, лицо сердитого бваны испугало босяка.
Деревянным шагом, боясь расплескать драгоценную боль в голове, Тарталья пересек улицу. Поднялся по ступеням веранды, заскрипевшим под ногами. Оперся рукой о резную балясину. Зачем-то кивнул Г’Ханге: пигмей с интересом следил за ним из кафе. Сейчас, стоя на веранде, Лючано ясно видел через дверной проем пациента «лечебной хижины»: парень лет двадцати сидел в плетеном кресле-качалке. Модник: загар «пятна леопарда», молодежная прическа-«дикобраз» — лакированные «иглы» черно-белых волос торчат во все стороны. Безрукавка-сеточка на голое тело, серебристые шорты a-la супергерой Клайв Бодром из популярного сериала «Галактика в опасности»; сандалии из кожи ходрадской игуаны…
Все эти нелепые подробности давали возможность сосредоточиться на них.
Прическа. Безрукавка. Сандалии.
Кресло-качалка.
Что угодно.
Лишь бы не смотреть на оплывшее лицо дебила. Лишь бы не видеть бессмысленно вытаращенные пуговицы глаз. Лишь бы не замечать, как парень в кресле конвульсивно дергается в такт ритмичным движениям танцора.
— Синьор! Синьор! Умоляю!..
Синьор? Давненько он не слышал этого обращения. Окаменев у входа в гостиницу, женщина смотрела на него, тихонько подвывая смешным, сорванным голосом. На ее некрасивом, багровом от крика лице виднелись грязные дорожки — от слез потекла косметика.
Лючано не ответил. Нельзя расходовать боль на лишние действия. «Накапливай и делись!» — учил Гишер, большой мастер копить и делиться. Спасибо, старик, я помню. Вас было двое в моей жизни: ты, Гишер Добряк, и маэстро Карл. Нет, трое: еще тетушка Фелиция.
Просто тетушка была так давно…
Он шагнул ближе к танцующему вудуну. Копи и делись. Я накопил, дружок. Хочешь, поделюсь? Тарталья ненавидел опыт, полученный им в заключении, в допросных камерах тюрьмы Мей-Гиле, но иногда, кроме этого опыта, не помогало ничего.
Работать с танцующим вудуном ему не доводилось. С зафиксированным в кресле для дознания, плотно схваченным ремнями и зажимами «телом» — сколько угодно. Пару раз случалось сойтись в драке, повинуясь сложному кодексу Мей-Гиле. Но в танце, зная, что твое чувство ритма рядом с вудунским — как метеорит рядом со звездой…
Понадобилось около минуты, чтобы подстроиться хотя бы самую малость. Поймать нужное па, вписаться, ощутить пульс… Есть! Руки Тартальи взлетели и замелькали, словно управляя марионеткой с шестью, семью десятками, с сотней и тысячей нитей. Собрать в щепоть кожу вудуна над ключичной ямкой. Не ослабляя хватки, напротив, усиливая ее — обжигающий росчерк ладонью свободной руки по груди танцора. Здесь и здесь. Хватит. Со стороны это, наверное, похоже на ласки двух влюбленных мужчин. Плевать, пусть думают, что хотят. И финал — легкий, острый тычок пальцами под ребра.