Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер
Шрифт:
– Но «Герсилия» пристыкована к «Шеолу», – гитарист Заль взлохматил пятерней роскошную шевелюру. – Автоматика не может ее отсоединить: шлюз поврежден, и станция разгерметизируется.
– Ага! – возликовал Авель. – Воистину так!
– Значит, либурна останется в зоне действия луча. Мины не взорвутся.
– Но ЦЭМу придется все время держать луч включенным. Неопределенно долго! ЦЭМ теперь не сможет «заснуть»: ему надо контролировать луч. А это расход энергии, нештатная ситуация, постоянная угроза взрыва… Малый Господь, будь он проклят, – последние слова О'Нейли
– Интересно, – вслух задумалась Юлия, накручивая на палец вороной локон, – когда истечет время таймера?
– Через семь секунд, – охотно сообщил Давид.
III
Сирена взвыла, но как-то задушенно и неубедительно. В первый раз, помнится, Лючано аж присел. А сейчас поморщился слегка, и баста. Начал привыкать, что ли?
– Лица, заключенные под стражу, – громыхнул под сводами оранжереи знакомый бас, – обязаны бережно относиться к имуществу пересыльной тюрьмы!
– День Гнева? Опять? – изумился Бижан. – У вас и раньше так частило? – обернулся он к летописцу.
– По два раз в день? Нет.
Авель и сам выглядел растерянным.
– Это голем «разгневал» ЦЭМ. На пару с Борготтой, – ясное дело, легат не мог не помянуть корень всех бедствий. – А мы за них отдуваемся…
– …запрещается без разрешения администрации выходить из камер и других помещений режимных секторов!..
Мимо ломилась толпа рефаимов, спеша к выходу из оранжереи. Скорее по камерам, пока Малый Господь не взялся хлестать непокорных молниями! Летописец дернулся было следом, но Заль придержал его за плечо.
– Не лезь, брат, затопчут. Успеем.
Видя, что «неофиты» не спешат бежать прочь, О'Нейли внял и остался. Он с опаской озирался по сторонам, словно пытаясь определить: откуда его шарахнет током?
Стадо унеслось, оставляя за собой перевернутые вазоны, сломанные ветки и пол, грязный от рассыпавшейся земли. Минута, другая, и в дальнем конце оранжереи раздались вопли отчаяния вперемешку с глухими ударами. Казалось, грешники, обретя прощение, рвутся из ада в места иные, а их вопреки обещанию не пускают.
– …проводить уборку камер и других помещений в порядке очередности!..
Надвинулся топот ног: стадо возвращалось.
– Нас заперли! Заперли!
– Мы стучали, но не отверзлось!
– Господи! За что караешь?!
– Прости и помилуй!
За кустами дрока замелькали полосатые комбинезоны.
– Ну вот, никуда бежать не надо, – философски заметил Заль.
– В связи с угрозой взрыва, – бас хрипел, будто ЦЭМ переработал связки, – всему персоналу и заключенным немедленно покинуть сектора ноль-четыре, ноль-три, ноль-пять, один-четыре, один-три! Повторяю…
В кронах деревьев-коротышек раскатился гулкий удар колокола.
– Мы в секторе два-пять. Тут безопасно, – шепнул летописец, бледный до синевы. – Поэтому он нас и запер.
– Аварийная тревога по тюрьме! Повторяю: аварийная тревога! Всем заключенным собраться…
Голос поперхнулся, с натугой икнул. По ушам ударил надсадный скрежет. Теперь Лючано знал, как кашляют электронные мозги. Мигнуло освещение. В следующий момент что-то произошло с окружающей реальностью. Она расслоилась, будто скисшее молоко. Пласты, ранее пребывавшие в гармонии, неуловимо сдвинулись друг относительно друга. Кривые линии превратились в ломаные, звуки приобрели дребезжащий характер. Став шершавым, воздух наждаком раздирал горло. Видимый мир рассыпАлся на отдельные пиксели.
Бытие сделалось дискретным.
Волна агрессии и разрушения вздымалась за спиной. Тарталья начал поворачиваться, ощущая микроскопические сокращения мышц, повороты костей в суставах; натяжение кожи, циркуляцию крови в жилах, лопнувший сосудик в глазу. Словно он, Лючано Борготта, распался на мириады частиц, каждая из которых обрела собственную сущность – и воспринималась теперь по отдельности, вне связи с остальными.
Наконец ему удалось завершить поворот, и он увидел статую. Белый мрамор с голубыми прожилками вен, затянутый в черный комбинезон. Юлия стояла, широко расставив ноги, как матрос на палубе во время качки. Лицо – маска ледяной ярости. Взгляд остекленел, устремлен сквозь переборки «Шеола», пронизывая тюрьму насквозь. Пальцы рук свело судорогой, они вцепились в добычу, глубоко вонзив когти в трепещущую плоть.
Волосы помпилианки жили отдельной жизнью. Несуществующий ветер клубился в них, вздымая черным облаком, грозовой тучей над головой женщины.
«Приступ! У нее приступ! Как в Эскалоне. Рефлекторный перехват лидерства. Толпа, которая повинуется не ей. Пастушка – конкурент, у которого…»
«Увы, дружок. Пастушка – лишь исполнитель чужой воли. Собака при Хозяине. И хозяин этот – ЦЭМ «Шеола». Малый Господь! Вот с кем схватилась сейчас Юлия…»
«Но Малый Господь – не человек! Машина, искусственный интеллект…»
«А какая разница, дружок? Помпилианка – тоже не вполне человек. Она – середина дороги между человеком и антисом. А ты, ты сам – вполне человек?»
– Юлия! Остановитесь!
Он знал: бесполезно. Но все равно кричал. Слова вязли в силовом поле воздуха, застревали, путались в волокнах, не в силах достичь ушей каменного идола. Вокруг Юлии с медлительностью, наводившей ужас, закручивался смерч хаоса. Пространство шло мелкой рябью, как гладь пруда под дождем. Нельзя было поручиться, что это не шутки давления на психику. Но, с другой стороны, какая разница, если ты – объект пси-атаки?
Искажались перспективы, позволяя разглядеть каждую хвоинку на ветвях ели в тридцати шагах отсюда и создавая эффект «кривого зеркала» вблизи. В ушах царил комариный писк. Чертовы комары роились прямо в мозгу. Рефаимов мало-помалу охватывало знакомое безумие. Одни падали на колени, истово молясь, другие рвали на себе волосы или пускались в пляс. Кто-то сосредоточенно бился головой о ствол зинарского кедриона.
– …Я родился на Гамме Южного Триалета, в городе Занур, в семье…
– …приняли на должность штурмана на почтовый челнок «Стриж»…