Кукольник
Шрифт:
— Только не сеть, — упрямо повторил Джонатан. — Вы мне этой вашей сетью весь приплод подавите. Сейчас преподобный подъедет, вот вместе с ним и подумаем. А эта ваша идея с сетью — полное дерьмо. Извините за резкость.
С этого момента насмерть обиженный шериф не вмешивался. Джонатан быстро переговорил с соседями, здраво рассудившими, что мальчишка прав, и если вытаскивать ниггеров сетью, можно слишком многих потерять — детей уж точно. Но ничего иного они предложить не могли. Обычно беглых рабов брали на суше, а потому своры тренированных
Затем приехал преподобный Джошуа Хейвард, и Джонатан терпеливо прослушал зачитанную им стоящим по горло в воде рабам долгую, но совершенно бесполезную проповедь о послушании и долготерпении. Когда проповедь закончилась, Джонатан искренне поблагодарил всех за оказанную помощь и попросил никого не беспокоиться и возвращаться к привычным делам.
— Ну и чего вы перепугались? — подошел он к самой воде.
Негры молчали.
— Все равно ведь я вас верну, должны понимать.
Никто из стоящих в воде рабов не проронил ни слова.
— Я что, кого-то несправедливо обидел? Или вы из-за этих девчонок? Ладно, возьму я их всех до единой… Что вы как маленькие дети?
Негры понурили головы, чтобы не смотреть хозяину в глаза, и в переговоры явно вступать не собирались.
— Ну и черт с вами! — махнул рукой Джонатан и жестом подозвал к себе надсмотрщиков: — Всем стоять в карауле. Никого на берег не выпускать. Я скоро буду.
Если честно, Джонатан совершенно не был уверен в том, что знает, как их всех вернуть. Но одна мысль у него все-таки была, простая и логичная, как все верное.
— Как ты думаешь, Платон? — повернулся он к наливающему своему господину кофе рабу. — Это из-за того, что они испугались моего Аристотеля?
— Это уж точно, масса Джонатан, — кивнул старик. — Я вчера сразу подумал, что Абрахаму доверять нельзя. Вот он и растрепал.
— Но они ведь его даже не видели!
— Абрахам догадался, что было завернуто в простыню, масса Джонатан. Я уверен.
Джонатан хмыкнул и отпил немного кофе. Он уже чувствовал, что клин можно попытаться вышибить клином.
— Я думаю, если я им покажу Аристотеля еще раз, они поймут, что не правы. Не такой уж он страшный, и вообще, тут ведь главное — идея! Если они поймут мои идеи, они наверняка перестанут меня так бояться.
— Конечно, масса Джонатан, — широко улыбнулся Платон. — Ниггеры очень сообразительные. И… вы позволите сказать?
— Говори.
— Там, за деревней, только что мертвых привезли. Хорошо бы, если бы вы взяли и эти души. Пока они не улетели на свою родину, в Африку.
Джонатан поперхнулся и закашлялся. Разливая кофе, поставил чашку на место и посмотрел на старого черта совершенно новым взглядом. Это было гениально!
— Ты хочешь сказать, их можно сделать такими же, как Аристотель?
Платон широко улыбнулся:
— Даже еще лучше, масса Джонатан!
Он послал Платона с запиской, и через каких-нибудь полчаса тот уже пригнал телегу с
— Можно начинать?
Джонатан кивнул. Ему все еще было немного страшновато, но перед его мысленным взором гулким беспорядочным вихрем уже пронеслись разрозненные картины, постепенно, этап за этапом, складываясь в единую многофигурную композицию, как тогда, в детстве.
Это было ужасно давно. Родители взяли его в гости в поместье Мидлтонов, и там Джонатан впервые увидел не только Артура, но и его шестерых разновозрастных сестер. Сначала был обед, затем детей отправили поиграть, и Джонатана сразу же вовлекли в самую удивительную забаву в его жизни. Старшие дочери Мидлтонов замирали в торжественных и очень красивых позах, составляя живые многофигурные композиции, а младшие должны были угадать, что они означают.
Джонатан был так потрясен, что запомнил немногое, но одна композиция, «Грех, порицаемый добродетелью», стояла перед его мысленным взором и поныне. И как знать, может быть, именно этот вечер и заложил в нем необузданную страсть воплощать в навеки замерших неподвижных куклах самые сложные философские и житейские понятия.
Вот и теперь, все то время, пока старый Платон аккуратно разрезал промежности, стараясь как можно быстрее освободить мертвые тела от зловонных внутренностей, все то время, пока Платон варил принесенные от реки травы и разводил сложный многокомпонентный смолистый «рассол», Джонатан думал. Он уже видел перед собой эту живую картину с Аристотелем Дюбуа в качестве главного действующего лица и шестью неверными рабами как выразителями всего дурного, что есть в черном человеке.
Совет из трех наиболее близких к семейству Лоуренс людей решили собрать в доме преподобного Джошуа Хейварда, и первым выступил только что уволенный Джонатаном управляющий Томсон.
— На мой взгляд, господа, необходимо срочно созывать опекунский совет. Сэр Джонатан, увы, погряз в забавах юного возраста и все еще играет в куклы, а поместье давно уже требует твердой мужской руки.
— Не трогайте кукол, Говард, — сразу же вступился за мальчишку преподобный. — Вы же знаете, что у него от матери ничего более не осталось.
— А эта ужасная тухлая голова, которую, как мне кажется, он до сих пор не похоронил? — возразил Томсон. — Вы не думаете, что пора пригласить врачей?
— Бросьте, Томсон, — устало потирая грудь в районе сердца, вмешался шериф Айкен. — Я ему прямо сказал, что это не дело, но тогда уже надо было всю нашу армию после победы над Британией к врачам тащить. Сколько ушей они у англичашек поотрезали! Помните?
— То была война!
— Да какая разница? По большому счету, трофей — он и есть трофей, и парень его честно заработал. Да и вообще не в этом дело.
— А в чем? — дружно уставились на шерифа преподобный и Томсон.
Шериф выдержал паузу и печально склонил голову.