Кулацкая художественная литература и оппортунистическая критика

В советской книжной продукции критика представлена значительным числом изданий, отдельных монографий и сборников статей. Количество книжек из года в год растет, но этот рост далеко не всегда сопровождается качественным ростом, укреплением позиций коммунистической критики. Искажение основ диалектического материализма в методологии, не принципиальная групповая трактовка художественного творчества современных писателей и спорных проблем художественного метода, отклонения от линии партии в общеполитических и литературных вопросах характеризуют работы многих работников критики, причисляющих себя к марксизму. Сложились критические школы (Воронского, Переверзева),

несомненно враждебные марксизму-ленинизму, но тем не менее продолжающие выступать под флагом марксизма. Наряду с этим продолжаются выступления критики, открыто противопоставляющей себя марксизму. Некоторые издательства даже считают необходимым «с наибольшей полнотой отразить все основные (?) течения в области критики, теории и истории литературы».

В условиях обостренной классовой борьбы, получающей специфическое и активное выражение на идеологическом фронте, особенно необходима, четкая коммунистическая партийная критика. Для секции литературы и искусства Коммунистической академии непременной директивой является положение резолюции ЦК ВКП(б) о задачах коммунистической критики: «Ни на минуту не сдавая позиций коммунизма, не отступая ни на йоту от пролетарской идеологии вскрывая объективный классовый смысл различных литературных произведений, коммунистическая критика должна беспощадно бороться против контрреволюционных проявлений в литературе, раскрывать сменовеховский либерализм и т. д. и в то же время обнаруживать величайший такт, осторожность, терпимость по отношению ко всем тем литературным прослойкам, которые могут пойти с пролетариатом и пойдут с ним».

В ближайшее время секция выпускает ряд работ, отражающих взгляд секции на основные явления современной литературной действительности. Работы эти в большинстве случаев будут включаться в серию «Боевые вопросы коммунистической критики». Среди других — книги о концепции Переверзева, о крестьянской литературе, о задачах пролетарской литературы в реконструктивный период, о социальной сущности «Перевала» и т. д.

Статьи этой книжки объединены общей литературно-политической задачей: разоблачить кулацкие тенденции в художественной литературе. Написаны они в разное время. Первая, под названием «Россеяне», была опубликована мною в периодической печати в 1928 г. С тех пор имел место целый ряд «вылазок» правооппортунистической критики и анализируемых мною писателей как в связи с моими статьями и устными выступлениями (в особенности на прошлогоднем пленуме ВОКП), так и самостоятельных. Разгорелась полемика.

В соответствии с этим первая часть книжки посвящена анализу художественного творчества кулацких писателей, вторая— носит полемический характер. Цель этой полемики — сделать попытку социального обоснования понятия «крестьянский писатель» и отмежевать от крестьянской литературы классово-враждебных писателей, оперирующих деревенской тематикой.

Она еще доживает свой век — старая, кондовая Русь с ларцами, сундуками, иконами, лампадным маслом, с ватрушками, шаньгами по «престольным» праздникам, с обязательными тараканами, с запечным медлительным, распаренным развратом, с изуверской верой, прежде всего апеллирующей к богу на предмет изничтожения большевиков, с махровым антисемитизмом, с акафистом, поминками и всем прочим антуражем.

Еще живет «россеянство», своеобразно дошедшее до нашего времени славянофильство, даже этакое боевое противозападничество с верой по прежнему, по старинке, в «особый» путь развития, в народ-«богоносец», с погружением в «философические» глубины мистического «народного духа» и красоты «национального» фольклора.

В современной поэзии наиболее сильными представителями такого «россеянства» являются: Клычков, Клюев и Орешин (Есенин — в прошлом).

Было бы ошибкой рассматривать их только как эпигонов последышей. Они утверждаются в поэзии идеологическими представителями кулачества. Характерные черты их творчества представляют собой рупор, через который усиливается голос определенной классовой группы, судорожно старающейся отстоять свои экономические, а значит бытовые и психологические позиции.

Вместе с отчаянной борьбой на экономических, «базисных» позициях капиталистические, кулацкие слои пытаются через идеологию, через художественную литературу в частности, итти в скрытую, а иногда и открытую атаку против позиции пролетариата.

Конечно первое, что мы обнаруживаем в творчестве поэтов-«россеян», это «благоговейную» идеализацию прошлого.

Естественно, что традиции для кулачества являются основою основ. Только вековечное сохранение дедовских укладов дает гарантии спокойного существования. Революция— она конечно хороша тем, что отдала крестьянину землю, и тем в частности, что вырвала кулачество из лап более классово-сильного накопителя — помещика; но весь «быт» после революции обязательно должен остаться старым, исконным. «Роcсеяне» приемлют революцию как барыш в крестьянском хозяйстве, но переход к новым хозяйственным формам, а тем более машинизация, кооперирование, коллективизация — это все «от лукавого», от «бездушного» нового. В поэтическом творчестве такой взгляд находит свое отражение в идеализации старины, в утверждении Руси на месте СССР.

Откроем наудачу книжку С. Клычкова «Талисман» и сопоставим несколько выдержек с установкой на слово «Русь»:

«Когда дремлет весенняя Русь» (13).

«Как почиет под сумраком Русь» (34).

«Пылает призрачная Русь» (63).

«За чудесною рекою Вижу: дремлет Русь, И разбитою рукою Я крещусь, крещусь».

Эти выдержки, сопоставленные между собой, дают определенную картину «мироощущения» пишущего. Старая, кондовая Русь жива. Только «обстоятельства» нашего времени, условия «лихолетия» задернули ее неким флером, туманом, придали еще более тоскливые очертания формам «извечной» ее душевной тоски. Она продолжает жить как будто призрачной, но вполне реальной жизнью, Ее выкорчевывает СССР, но она утверждает свое существование, как некий таинственный богоспасаемый град Китеж на дне злого омута. Поэтому столь характерны определения этой Руси у ее апологета, у ее верного печального певца С. Клычкова: «сумрак», «призрачность», «дремота», «туман».

Наш вывод не произволен. Для Клычкова Русь не изменилась, вернее, он не хочет, чтобы она изменилась, и жалобно причитает:

«Та же Русь, без конца и без края, И над нею дымок голубой, Что же я не пою, а рыдаю Над людьми, над собой, над судьбой» [1] .

В этом-то и трагедия защитника и баяна реакционного прошлого, что хочет он видеть Русь тою же, а на самом деле она не та. Это плач над обреченной на слом лапотной, старозаветной Русью.

Весь «Талисман» звучит елейным причитанием над призраком, над трупом, над последними останками Руси. Писатель, относящийся к группе, выбитой из классового седла, видит свою историческую родину — «пылающую призрачную Русь»— уже только сквозь лирическую призму обреченности. Пессимизм пронизывает всю книгу, и сколько себя Клычков ни уговаривает, что «та же Русь без конца и без края», — он все же уже «не поет, а рыдает».

Слезами злобы оплакивает Клычков погибающую патриархально-кабальную Русь и осушает эти слезы только для того, чтобы выкинуть боевые, хоть и завуалированные, лозунги борьбы с настоящим. Уступает ли в этом отношении настроенность Орешина Клычкову? Обязаны ли мы в отношении Орешина делать какие-то иные выводы? Я думаю, что Орешин уже своей книгой «Родник» (1927 г.) и в особенности воистину «Откровенной (!) лирой» (1928 г.) идеологически сравнялся с Клычковым. Может быть какую-то диференциацию здесь и надо провести, но это уже оттенки внутри кулацкой идеологии. Диференциация столь тонкая, что мы имеем право ею пренебречь. В стилистическом отношении по разнородности темпераментов, если хотите, Клычков — представитель мистического россеянства, а Орешин — россеянин реалистический. Его пиетет, его нежная и почтительная любовь к прошлому, помимо всего прочего, пошлее, примитивнее, тривиальнее выражены, чем у Клычкова.

Когда он говорит о СССР, о Советской стране, он недвусмысленно величает нас «Советскою Русью» и провозглашает за эту самую Русь достаточно «своеобразный» тост:

«За Русь Советскую, за боль….. За желтых кленов медь. — А что же мы не можем што ль Росийским прозвенеть!»

За Русь Советскую и тут же, через запятую, «за боль…» за умирание, осеннее увядание и рядом пафос залихватского российского ухаря (возлюбленный т. Полонским ухарь-купец!) — в качестве противопоставления.