Культура имеет значение
Шрифт:
В Африке, исламских государствах Ближнего Востока и на остальной территории Азии демократические институты слабы или вообще отсутствуют. В последние 15 лет демократия упрочилась в Латинской Америке, но недавние события в Перу, Парагвае, Эквадоре, Венесуэле, Колумбии, Мексике свидетельствуют о хрупкости демократических экспериментов. И по-прежнему без ответа остается важнейший вопрос: почему за 150 лет независимости Латинская Америка, носитель западной культуры, так и не сумела упрочить демократические установления?
Иными словами, на рубеже столетий мир оказался более бедным, более несправедливым, более авторитарным, нежели ожидалось в середине XX века.
Нищета сохраняется и в Соединенных Штатах — и это спустя годы после запуска
На смену оптимизму тех, кто вел борьбу с отсталостью дома и за рубежом, пришли усталость и пессимизм.
По мере того, как жизнь развенчивала радужные прогнозы экспертов, на первый план выходили марксистско-ленинские трактовки происходящего. Теории «колониализма» и «зависимости» доминировали в политической и академической жизни бедных стран; что касается богатых стран, то здесь им удалось обосноваться только в университетах.
Ленин называл империализм последней и неизбежной стадией капитализма, отмеченной, по его мнению, неспособностью все более монополизирующихся буржуазных стран находить местные рынки для сбыта продукции и капитала. Для бывших колоний, доминионов, подмандатных территорий, совсем недавно добившихся независимости от Британии и Франции — ведущих колониальных держав, а также от Нидерландов, Португалии, Соединенных Штатов и Японии, империализм был реальностью, глубоко отложившейся в национальной душе и предоставлявшей готовое объяснение недоразвитости. Сказанное особенно справедливо в отношении Африки, где национальные границы зачастую проводились произвольно, без учета культурного или этнического единства.
Что касается тех стран «третьего мира», которые, подобно латиноамериканским государствам, не теряли своей независимости, то для них империализм представал в ином обличье. Согласно теориям «зависимости», бедные страны, составлявшие «периферию» мира, постоянно обманывались богатыми странами «центра», которые сбивали цены на сырье, вздувая их на готовую продукцию. В итоге транснациональные корпорации богатых извлекали сверхприбыли за счет бедных.
Сегодня ни «колониализм», ни «зависимость» не пользуются былой популярностью. Для многих, включая африканцев, теория «колониализма» как главной причины отсталости уже давно утратила ценность. Более того, четырем бывшим колониям, двум британским (Гонконг и Сингапур) и двум японским (Южная Корея и Тайвань), удалось совершить прорыв в «первый мир». Сейчас о «теории зависимости» редко говорят даже в американских университетах, где совсем недавно ее постулаты считались общепринятыми. Среди прочих факторов, объясняющих такую смену вех, можно упомянуть: крушение коммунизма в Восточной Европе; преобразование коммунистического Китая в авторитарную систему, поощряющую свободное предпринимательство; крах кубинской экономики после прекращения советских вливаний; успехи азиатских «драконов» на мировых рынках; разгром сандинистов на выборах в Никарагуа в 1990 году; стремление Мексики присоединиться к Канаде и США в НАФТА. (Более детальное обсуждение «теории зависимости» предлагается в публикуемой ниже статье Дэвида Ландеса.)
В силу всего перечисленного в последнее десятилетие XX века в трактовках отсталости наметился вакуум. Многие годы международные институты, специализирующиеся на оказании помощи, предлагали довольно разнообразные решения по преодолению бедности, включая земельную
В середине минувшего века хроническое отставание афроамериканцев объясняли довольно просто. То было очевидное следствие ущемленных возможностей (в образовании, на работе, на избирательных участках) меньшинства, которое не пригласили в американский «плавильный котел» и на которое практически не распространялся билль о правах. Расовая революция, разворачивавшаяся в США в течение последних пятидесяти лет, не только сломала барьеры неравенства, но и поразительным образом изменила расовые установки белых. Эта революция вовлекла в массовое движение чернокожих средний класс, сократила образовательную пропасть между черными и белыми, проложила негритянским лидерам дорогу в большую политику, увеличила число смешанных браков. Но все же в высшем образовании, уровне доходов и благосостояния расовая пропасть по-прежнему сохраняется; 27 процентов черных живут за чертой бедности, а большинство негритянских ребят воспитываются матерями-одиночками. Иными словами, проблема гетто все еще с нами.
Сегодня объяснять отставание афроамериканцев ссылками на «расизм» и «дискриминацию» уже невозможно (хотя, разумеется, и расизм, и дискриминация все еще существуют). Данный вывод подкрепляется нарастающей отсталостью в США американцев испанского происхождения, превратившейся в еще более серьезную проблему. 30 процентов этого меньшинства также находятся за чертой бедности. 30 процентов их детей не могут получить даже среднее образование, и эта цифра в два раза превышает аналогичный показатель чернокожих. Конечно, испаноговорящих иммигрантов подвергали дискриминации, но в значительно меньшей степени, нежели черных, не говоря уже о китайцах и японцах, образованность, доходы и благосостояние которых сегодня значительно превышают средний уровень по стране. К слову заметим, что именно Латинская Америка известна самыми неблагополучными показателями нищеты и неграмотности — 50 процентов населения за чертой бедности и 70 процентов детей без среднего образования.2
Если «колониализм» и «зависимость» неудовлетворительно объясняют бедность и авторитаризм в других странах (а «расизм» и «дискриминация» не годятся в качестве объяснений отсталости национальных меньшинств у нас в США), если имеются столь многочисленные исключения из географических и климатических теорий (например, Сингапур, Гонконг, Барбадос и Коста-Рика, о которых речь пойдет ниже), то как еще можно трактовать неудачи, в последние полвека преследующие человечество на пути прогресса?
В последнее время все большее число ученых, журналистов, политиков и практиков уделяет внимание культурным ценностям и установкам, способствующим (или, напротив, препятствующим) прогрессу. Этих людей можно считать интеллектуальными наследниками Алексиса де Токвиля, который полагал, что за работоспособностью американской политической системы стояла культура, удивительно подходящая для демократии; Макса Вебера, объяснявшего подъем капитализма в первую очередь культурными факторами, коренящимися в религии; Эдварда Банфилда, обнажившего культурные причины убогости и авторитаризма в Южной Италии и сделавшего из этого частного случая далеко идущие выводы.