Культура имеет значение
Шрифт:
Даже к 1997 году, когда правовая система прибрежной зоны Китая значительно окрепла и начала играть конструктивную роль в развитии бизнеса, прямые иностранные инвестиции из Европы и Северной Америки составляли всего 8,4 млрд. долларов США. При этом только Гонконг инвестировал в китайскую экономику 21,55 млрд. долларов. Тайваньские вложения официально составляли 3,3 млрд., но на деле были значительно выше, а маленький Сингапур затратил на эти цели 2,61 млрд.4
Фирмы, которыми владеют китайцы, всегда умели ориентироваться в мире, где официальные контракты не обязательны. Они устанавливали рабочие отношения с местными
В тех местах, где персональные связи между чиновниками и предпринимателями основывались на семейных или квази — семейных отношениях (общая школа или общая малая родина), компетенция правительства и компетенция бизнеса смешивались друг с другом. Выпускники Токийского университета воспринимают как должное тот факт, что по завершении учебы им достанутся высокие посты в ключевых экономических министерствах, а после довольно раннего выхода на пенсию — привлекательные места в компаниях, деятельность которых они некогда регулировали. Высокопоставленные корейские чиновники столь же легко пересаживаются в кресла крупных корпораций.
В Малайзии национальное правительство затратило немалые усилия на создание местной элиты миллионеров; ради данной цели использовались государственные инвестиции и лицензии. Как отмечалось выше, со стороны этой элиты ожидалось активное финансирование местных политиков. Тайские политические деятели, среди которых много бывших военных, заседают в советах государственных и частных компаний. И такие отношения совершенно не утаиваются. По крайней мере, элита воспринимает их в качестве нормального способа ведения бизнеса.
Там, где политическая верхушка и бизнес разделены по этническим линиям, в основе взаимоотношений предпринимателей с властью оказывается обмен денег на государственную поддержку. Но при этом и общественность, и сами действующие лица считают подобные трансакции противозаконными.
Описанный выше способ ведения дел прекрасно служил Азии более тридцати лет. Для того чтобы расти и развиваться, Восточной и Юго-Восточной Азии не пришлось дожидаться оформления системы коммерческого права. В большинстве стран региона инвестиции составляли весьма значительную долю ВВП и, за небольшими исключениями, использовались довольно эффективно даже по международным стандартам. Высокий уровень капиталовложений невозможно было бы обеспечить в том случае, если бы инвесторы боялись потерять свои деньги. Не чувствуя себя в безопасности, азиатские инвесторы, подобно своим партнерам в Латинской Америке, переводили бы средства в Нью-Йорк или Цюрих, а экономический рост был бы гораздо медленнее. Они также стремились бы к извлечению прибыли в максимально короткий срок, а долгосрочные вложения, крайне важные для устойчивого развития, игнорировались бы. Но вместо этого они оставляли деньги в регионе, вкладывая их в предприятия и инфраструктуру.
Вместе с тем справедливо и то, что подобный деловой стиль не всегда создавал институты, способные устоять в периоды кризиса. И главной проблемой здесь были отнюдь не личные связи, скрепляющие бизнес-сообщество. Отдельные компании могли, конечно, рушиться из-за некомпетентности наследников или из-за того, что давние персональные обязательства не позволяли им избавиться
Поскольку альянс правительств и предпринимателей был чрезвычайно тесным, бизнесмены ничуть не сомневались в том, что в случае затруднений власть придет им на помощь. Учитывая склонность правящих в регионе режимов постоянно вмешиваться в экономику, деловое сообщество полагалось на готовность государственных институтов поддержать в случае необходимости бизнес в целом или отдельные предприятия и фирмы в частности. Предполагалось, что правительствам просто придется вмешаться, поскольку речь будет идти об их друзьях и сторонниках. Местные предприниматели, таким образом, считали себя вправе применять весьма рискованные стратегии инвестирования. Позитивная сторона данного явления состояла в том, что оно обусловливало высокий уровень инвестиций и успех многих крупных проектов. А негативным моментом оказывалась чрезмерная степень риска, порой угрожавшая экономической системе в целом.
Именно этот аспект взаимоотношений правительства и бизнеса вышел на первый план во время финансового кризиса 1997 года. Финансовые институты оказались тогда особенно уязвимы. Многие азиатские банки традиционно находятся в руках государства, что заставляло верить в способность власти «вытащить» их из любых затруднений. Что же касается частных финансовых организаций, в первую очередь в Таиланде и Индонезии, то они контролировались видными политиками и потому также рассчитывали на административную поддержку. И действительно, в Таиланде, Малайзии и Индонезии правительства активно пытались помочь таким институтам.
Решение таиландцев придерживаться фиксированного обменного курса вплоть до того момента, пока валютные резервы страны не иссякли, по меньшей мере отчасти вдохновлялось желанием содействовать финансовым учреждениям, которые назанимали за границей огромные суммы денег и долг которых вырос бы многократно, если бы тайский бат подвергся девальвации. В Индонезии игры президента Сухарто с валютным советом тоже, скорее всего, обусловливались стремлением помочь друзьям, опасавшимся последствий своих спекулятивных сделок с заимствованиями в долларах и иенах. Наконец, решение Малайзии прекратить конвертацию малазийского ринггита также диктовалось намерением защитить местных миллионеров от последствий их собственных рискованных операций.
Разумеется, эти рассуждения о мотивах, стоящих за конкретными правительственными решениями, весьма спорны и бездоказательны. Лица, их принимавшие, безусловно, не согласятся с подобными трактовками, предпочитая говорить о благе общества в целом. Кому-то из внешних аналитиков упомянутые шаги покажутся всего лишь неверными управленческими решениями. Несомненно, в этих историях присутствовало множество факторов, но из того, что нам известно об общей мотивации руководства трех рассматриваемых стран, изложенная выше версия предстает весьма правдоподобной.
Моральные проблемы, о которых здесь идет речь, в значительной мере вызваны склонностью к рискованным инвестициям и слабостью финансовых институтов. А такое поведение, в свою очередь, обусловило глубину экономического падения во время азиатского финансового кризиса. Нет ни малейших сомнений в том, что в основе данного феномена — чрезвычайно тесные связи между властью и деловыми кругами. Но, называя все это «семейственностью», мы вынуждены будем признать, что главной причиной происшедшего явилась коррупция; то есть получается, что азиатский способ ведения бизнеса порождает коррупцию по самой своей сути.