Культура, Истоки вражды
Шрифт:
Да, созидаемая нами культура может мирить несоединимое. И, разумеется, можно надеяться на то, что где-то там, в далеком будущем именно она станет всепримиряющим началом общественного развития, что красота спасет-таки наш разъедаемый враждой, но одновременно и тоскующий по гармонии мир. Во всяком случае до боли хочется верить, что "на земле мир и в человеках благоволение" утвердятся не только в едином сознании единого человеческого Рода, но и в единой генетической его памяти. Пока же можно говорить только об отдельных элементах влияния разноязыких культур и на этотип их носителей, и на генотип человека. Поэтому сегодня речь может идти только о взаимодействии всех этих начал. Взаимодействии, в котором верховенство всего восходящего к духу над нисходящим к плоти пока еще может
Цивилизация - это, вероятно, своего рода переходное, промежуточное звено от этотипа к культуре. Но сегодня именно она выступает как охранительное начало, как некий примиряющий всех нас фактор, который позволяет если и не остановить, то хотя бы самортизировать аннигиляционное столкновение разноязыких исповеданий. Именно она сегодня встает между неподдающимися ассимиляции культурами и предотвращает их обоюдный коллапс.
Но опасность взаимного уничтожения все еще сохраняется в мире. Поэтому и сегодня остается достаточно сильный, а зачастую и всепоглощающий, соблазн упреждающего, превентивного устранения любых угроз, исходящих от чужой культуры.
Заключение
Таким образом, есть основания утверждать, что последняя тайна всех отличий, существующих между разными культурами, кроется в самых глубинных слоях живой материи. Отнюдь не разность языков, не тонкие детали обрядов, не содержание верований (хотя, конечно, и они тоже) изначально определяют те черты, которые присущи душе каждого народа. Формирующийся еще на субклеточном уровне строения биологической ткани, самый ритм дыхания живой плоти образует собой подлинный фундамент всего того, из чего и складываются особенности каждой культуры.
Анализ показывает, что даже там, где, казалось бы, налицо явное внешнее сходство каких-то отдельных элементов духовного достояния народов, в действительности таятся глубокие отличия в их содержании. Это и понятно, ибо в основе несопоставимости всего того, что создается нескончаемой чередой поколений, лежат совершенно различные принципы и алгоритмы дешифрации всех сигналов внешнего мира. Всех сигналов, без какого бы то ни было исключения, начиная уже с простых посылов окружающей среды, которые делают возможным не только успешную ориентацию в ней, но и просто жизнеобеспечение любого организма, и кончая всеми формируемыми уже нашим собственным сознанием знаками и символами.
В силу этого обстоятельства даже один и тот же предмет окружающей реальности всегда видится и осознается нами по-разному. Поэтому ясно, что чем в больших деталях расходится действие этих базисных механизмов опознавания и прочтения всего поступающего к нам извне, тем более глубокими оказываются и разделяющие нас отличия наших культур. Начало как взаимного непонимания, так и взаимного отторжения людей заложено, как кажется, уже в самой природе жизни.
Между тем в единой иерархии уровней организации живой материи все то, что относится к совокупному сознанию социума, представляет собой нечто надстроечное над фундаментом чисто биологических структур, образующих его орган. При этом ничто надстроечное в принципе не способно отменить действие базисных процессов. И если первоначало любого расхождения коренится уже в тонких механизмах сенсорного восприятия всего внешнего по отношению к нам, то нет ничего удивительного в том, что далеко не одно и то же вкладывается нами в те сложные ментальные конструкции, что порождаются уже не "биологией" организма, но развитым сознанием.
Отсюда ясно, что та исходная несопоставимость, которая скрывается в действии разных механизмов жизнеобеспечения, многократно воспроизводясь и умножаясь на всех надстроечных этажах, в известных условиях может не просто возрастать, но и возводиться в довольно высокую степень.
А это и означает становление тысячелетиями сжигающей нас вражды.
Все это свойственно, пожалуй, одному только человеку. Животное едва ли знает ее, ведь даже постоянно истребляющие друг друга биологические виды, как кажется, никогда не испытывают ничего того, что так хорошо было знакомо нам на всех этапах нашей богатой кровавыми конфликтами истории. Как это ни печально, но любая вражда народов - это всегда порождение созидаемой ими культуры. Осознанное отторжение нами всего чужого в принципе неотделимо от нее, ибо именно (и только!) культура придает ту специфическую окраску всем существующим между нами отличиям; именно эта окраска и порождает у нас какую-то подсознательную тревогу при столкновении (и вынужденном сожительстве) со всем непонятным.
Слепо повинующееся вечному инстинкту жизнеобеспечения, живое существо не знает никаких лишенных прямой целесообразности действий. Человек же, в отличие от животного, руководствуется не одним только инстинктом, его действия всегда подчинены субъективно осознанной цели, и, может быть, именно поэтому, целевая структура всех его устремлений всегда оказывается растворенной в составе какой-то развитой мифологемы. Отсюда и любое неприятие чего бы то ни было всегда идеологизируется им.
При всем том, что она практически никогда не получает (да и не имеет вообще) никаких рациональных объяснений, мифологема вражды все же представляет собой специфический способ именно осмысления всего непохожего на то, что наследуется нами. Иными словами, растворение в определенной иделогии своего собственного страха перед непонятным - это способ выбора и - что во все времена было особенно важным для человека - морального оправдания стратегии собственной деятельности в условиях, когда ни помыслы, ни действия окружающих нас племен изначально не подчиняются тем стандартам, которыми руководствуемся мы сами. Именно невозможность прогнозировать чужие действия по отношению к нам самим рождает у нас неодолимый позыв любой ценой предотвратить их (бегством ли, предупреждающей ли агрессией - все это лишь вопрос суммы слагающихся в данный момент обстоятельств).
Да, по-видимому, это так: разнообразие культур является не просто разделяющим единый человеческий род фактором, но и источником вечной вражды народов. Активное отторжение всего чужого имеет самое непосредственное отношение именно - и, вероятно, в первую очередь - к культуре, ибо глухая вражда по отношению ко всему непонятному оказывается не чем иным, как глубинным охранительным началом своей собственной определенности.
Но есть и другая - более светлая - сторона этого вечного противостояния всех всем, ибо оно порождает не одну только агрессию, но и одновременное стремление навсегда искоренить в человеке самые причины его страха.
"...Если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой".
Совсем не случаен вечный сон человечества о трогательном братстве племен ("Слава в вышних Богу, и на земле мир и в человеках благоволение"). Совсем не случайно и то, что сегодня этот сон связывается нами именно с культурой. В этой восходящей к самой глубокой древности мечте о светлой гармонии мира, где уже нет места решительно ничему, способному разделять нас, как кажется, отражено не только стремление преодолеть наконец исходную несовместимость тех фундаментальных начал, которые определяют лицо и самую душу любого народа. Наверное, в не меньшей степени здесь сказывается и желание охранить самих себя от скрытной готовности всего окружающего разноплеменного социума какой-то встречной опережающей агрессией устранить источник опасности для него самого.
Глубокий аутбридинг смежных культур - вот очевидный сегодня залог вечного мира и согласия. Но только ли в тесном переплетении культур кроется окончательное решение вечной проблемы? Да и в самом ли деле есть нерушимая гарантия того, что коренящаяся где-то на субклеточном уровне готовность скорее аннигилировать при соприкосновении со всем чужим и непонятным, нежели просто примириться (и уж тем более сродниться) с ним, может быть преодолена миссией какого-то культуртрегерства?
Так стоит ли удивляться тому, что столь же древнее, сколь и мечта о вечном мире, стремление к региональному - а то и вообще к мировому - господству в конечном счете восходит все к той же опасности, что таится в культуре сопредельных племен, и все к той же мечте о ее окончательном устранении?