Культура повседневности: учебное пособие

Марков Борис Васильевич

Петербургская культура

Что такое Петербург? Одна из российских столиц, культурный центр или просто мегаполис, где люди живут, не интересуясь друг другом и не спрашивая, кто из каких мест приехал сюда? В философском дискурсе о нашем городе постоянно присутствует тема наличия особого духа, который объединяет горожан. Он слагается из его славной истории, памяти о великих людях, которые в нем жили и творили, наличия определенных музеев и памятников. Однако в этом духе есть не только героическая, но и депрессивная составляющая. Наш город был пространством страдания и даже настоящим адом для «маленьких людей», испытывавших здесь ужасные физические и духовные муки. Может быть, поэтому в городе так много церквей. Парадокс Петербурга в том, что, несмотря на страдания и несправедливость, люди ощущали себя его частью, и другие чувствовали это. И до сих пор Петербург остается символом какой-то особой культуры.

Но не следует обольщаться. Петербург сегодня – это культурная фикция, так как многие живущие в нем люди не признают его своим. Он перестал быть плавильным тиглем, в котором приезжие очищались от своих прежних предрассудков и становились горожанами, петербуржцами, носителями духа и культуры города. Многие считают его чужим, ибо не находят мест, где поддерживается единство людей. Сталкиваясь не только с враждебностью, но и с отчужденностью, они живут маленькими землячествами, используя город как место для добывания хлеба насущного.

Однако не следует торопиться с диагнозом, что город мертв и ничто уже не в силах реанимировать былое единство горожан! Петербург, конечно, изменился, и превращение его в современный мегаполис привело к инфляции прежних городских добродетелей. Говорят, что современная молодежь уже не чувствует себя ответственной за свой город. Может быть, это и есть освобождение? Но люди, даже если они уже не способны жить вместе, всегда останутся людьми и не смогут смириться с изолированным существованием в своих маленьких жилищах-инсулах. Им необходимо что-то вроде дома и домашнего очага, городской площади и священного огня, они нуждаются в общественном форуме и театре. Но именно эти приватные и общественные пространства подверглись деструкции. Что же пришло им на смену, в каких символических пространствах формируется современный горожанин, кто такие мы – современные петербуржцы: часть российского народа, художественная публика, революционная толпа или просто инертная масса? Чтобы получить ответ, надо правильно поставить вопрос. И вопрос о Петербурге должен стоять в контексте как истории, так и современности.

Петербург изначально складывался как полиэтническая и мультикультурная столица Империи, как портовый город, в котором проживали не только европейцы, но и выходцы с Кавказа, из Средней Азии, Сибири, Китая и других регионов и стран. Все они, как правило, находили свободную экологическую нишу и спрос на продукты своего труда. Некоторые проживали в своих кварталах, строили храмы, школы, имели библиотеки. Вместе с тем этнические, национальные, религиозные различия не мешали формированию единого петербургского культурного типа. По сравнению с Москвой, где, по воспоминаниям Олеария, по отношению к иностранцам существовали значительные ограничения, в Петербурге они всегда жили относительно свободно. Жители обменивались товарами, услугами, символическим и культурным капиталом и благодаря этому не только преодолевали враждебное отношение к чужому, но и использовали достижения друг друга для развития цивилизации. Петербург был мощным плавильным тиглем культуры, благодаря которому Российская империя создала свой главный капитал – людей, обладающих чувством патриотизма. Как известно, вклад иностранцев в развитие Российского государства и русской культуры поистине неоценим. Исследование уникального опыта межкультурных и межэтнических коммуникаций имеет огромное значение для формирования модели современного мультиэтнического общества.

Но в последнее время мегаполисы перестали выполнять свои идентифицирующиее функции. Это затрудняет поддержание единства города и его жителей. Распад социальной ткани в больших городах не остался без внимания городских властей. Они инстинктивно стремятся найти какие-то формы сборки коллективного тела города. Раньше ими были прежде всего массовые митинги и демонстрации, а также разного рода общественные пространства вроде дворцов культуры и кинотеатров. Но сегодня митинги и выступления вновь, как и накануне революций, приобрели дестабилизирующий характер. Власти пытаются возродить фестивали, дни города и прочие праздники. Город, и это особенно чувствуется во время предвыборных кампаний, понимается уже не как культурно-нравственное единство, а как социально-политическая фикция.

ОСНОВНЫЕ ФОРМЫ ПОВСЕДНЕВНОЙ КУЛЬТУРЫ

Исследование повседневности – нелегкая задача. Но не видеть в ней порядка значит быть слепым или представлять порядок только как субординацию понятий. Изучение и описание повседневных дисциплинарных пространств помогает понять реальные функции теоретических моделей и классификаций и контролировать последствия, казалось бы, формальных определений. Так, различение понятий «этнос», «нация», «народ», «класс», «граждане» и т. п. хотя и имеет историческое происхождение, однако, возведенное в ранг «всеобщей классификации», возвещенное как сама истина, делает нас заложниками и приводит в ходе попыток установления идентичности на основе того или иного понятия к очень ответственным политическим и даже военным действиям.

Изучение дисциплинарных пространств повседневности раскрывает «место», в котором та или иная истина становится «убедительной». «Светящаяся самоочевидность» сущности, «суть дела», возникающая в ходе разговора по «путеводной нити языка» – все эти ссылки герменевтики и феноменологии так же недостаточны, как и ссылки на бытие, природу, Бога или разум свободной общественности. Ее нельзя объяснить и демоническими способностями говорящего субъекта. На самом деле, может быть, самым главным как раз и является «место», занимаемое говорящим в социальной иерархии, «институт», который он представляет.

В реконструкции дисциплинарных пространств повседневности раскрывается тот факт, что ни Бог, ни человек, ни субъект, ни автор, несмотря на объявления об их смерти, никуда не исчезли, потому что их место продолжает существовать и может быть только названо другим именем. Это не означает их вечности и неизменности. Наоборот, благодаря исследованию их генезиса мы лучше представляем и собственную эволюцию этих теоретических сущностей. Поэтому философская антропология «после смерти человека» должна осуществить анализ пространств производства и функционирования человеческого. Изучение и реконструкция ее структур необходимы, но дело не может и не должно ограничиться понятийным описанием ее феноменов и институтов, составлением категориальных схем и классификационных таблиц. Это было бы «диспозитивом» повседневности, еще одним ее обоснованием. Теперь уже недостаточно «традиции», и такой анализ дал бы структурам повседневности теоретическую легитимацию. Поэтому важно определить специфику предмета или, точнее, феномена повседневности. Прежде всего, важно отличать ее от феномена познания, исследования, где нас интересует истина и новая информация. Важным отличием порядка повседневности от знания является повторяемость. Дело не столько в различии дисциплинарных и вербальных актов, как думал Фуко, сколько именно в повторении и привычке. Вербальные практики становятся важнейшей частью процессов повседневности также благодаря повторению, излишнему с точки зрения истины, которая вовсе не нуждается в том, чтобы ее знали все, многие и даже один. Истина – всегда истина, даже если ее никто не знает. Но даже единожды изреченная истина становится частью повседневного порядка благодаря повторяемости, которая создает привычку.

Для достижения единства людей недостаточно разговоров и идеологии. Необходимо создание таких культурных пространств, в которых бы происходила сборка общественного тела. Это относится ко всем группам и слоям общества. Уже средневековые гильдии и корпорации – это такие группы, которые были скреплены далеко не одними профессиональными узами. Они жили на одной улице, носили «форменную» одежду, были переплетены семейно-родственными отношениями. Естественно, все эти прежние способы достижения единства сегодня невозможны. На Западе люди объединены по-иному и все-таки достаточно крепко. Многонациональная Америка и особенно Нью-Йорк по всем предсказаниям скептиков уже давно должны были развалиться. Однако уже не одно столетие американцы представляют собой сильную единую нацию и уживаются как с афро-американцами, так и с евреями. Более того, поселяя вновь прибывающих в своеобразные гетто, они ассимилируют их, превращая в граждан своей страны.

Сегодня в развитых странах перепроизводство вещей, и это привело к изменению стратегий управления желаниями. Общество не ограничивает, а наоборот, стимулирует потребление. Речь идет не о «вещизме» в советском понимании этого слова. Запад объединяет людей системой вещей – комфортом, здоровьем, отдыхом. Реклама любой отдельной вещи уже вписана в эти бесспорные ценности и поэтому поддерживает ощущение того, что общество заботится о человеке, предлагая ему возможные постепенные улучшения мира вещей. Различные варианты жилья и мебели, увлекательные поездки, приятное времяпрепровождение, легкие истории, которые можно рассказать друзьям за столом… Так создается плотный, без зазоров, мир повседневности, который заботливо поддерживается обществом и формирует основу взаимодействия людей. Если учесть, что помимо полиции, разного рода налоговых и кредитных льгот и ограничений существует развитая структура общественного мнения, осуждающая и подвергающая бойкоту людей, не соблюдающих общепринятые правила поведения в обществе, то обнаружится впечатляющая картина разграниченного дисциплинарного пространства, которое организует жизнь не менее эффективно, чем дорожные знаки регулируют автомобильное движение.