Культурное пространство «Киммерия Максимилиана Волошина». Вып. 1

Коллектив авторов

Дом поэта

Дверь отперта. Переступи порог.Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.В прохладных кельях, беленных известкой,Вздыхает ветр, живет глухой раскатВолны, взмывающей на берег плоский,Полынный дух и жесткий треск цикад.А за окном расплавленное мореГорит парчой в лазоревом просторе.Окрестные холмы вызореныКолючим солнцем. Серебро полыниНа шиферных окалинах пустыниТорчит вихром косматой седины.Земля могил, молитв и медитаций -Она у дома вырастила мнеСкупой посев айлантов и акацийВ ограде тамарисков. В глубинеЗа их листвой, разодранной ветрами,Скалистых гор зубчатый окоемЗамкнул залив Алкеевым стихом,Асимметрично-строгими строфами.Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,И побережьям этих скудных странВеликий пафос лирики завещанС первоначальных дней, когда вулканМетал огонь из недр глубинных трещинИ дымный факел в небе потрясал.Вон там – за профилем прибрежных скал,Запечатлевшим некое подобье(Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье),Как

рухнувший готический собор,Торчащий непокорными зубцами,Как сказочный базальтовый костер,Широко вздувший каменное пламя,Из сизой мглы, над морем вдалекеВстает стена… Но сказ о КарадагеНе выцветать ни кистью на бумаге,Не высловить на скудном языке.Я много видел. Дивам мирозданьяКартинами и словом отдал дань…Но грудь узка для этого дыханья,Для этих слов тесна моя гортань.Заклепаны клокочущие пасти.В остывших недрах мрак и тишина.Но спазмами и судорогой страстиЗдесь вся земля от века сведена.И та же страсть и тот же мрачный генийВ борьбе племен и в смене поколений.Доселе грезят берега моиСмолёные ахейские ладьи,И мертвых кличет голос Одиссея,И киммерийская глухая мглаНа всех путях и долах залегла,Провалами беспамятства чернея.Наносы рек на сажень глубиныНасыщены камнями, черепками,Могильниками, пеплом, костяками.В одно русло дождями сметеныИ грубые обжиги неолита,И скорлупа милетских тонких ваз,И позвонки каких-то пришлых рас,Чей облик стерт, а имя позабыто.Сарматский меч и скифская стрела,Ольвийский герб, слезница из стекла,Татарский глёт зеленовато-бусыйСоседствуют с венецианской бусой.А в кладке стен кордонного постаСреди булыжников оцепенелиУзорная арабская плитаИ угол византийской капители.Каких последов в этой почве нетДля археолога и нумизмата –От римских блях и эллинских монетДо пуговицы русского солдата.Здесь, в этих складках моря и земли,Людских культур не просыхала плесень -Простор столетий был для жизни тесен,Покамест мы – Россия – не пришли.За полтораста лет – с Екатерины -Мы вытоптали мусульманский рай,Свели леса, размыкали руины,Расхитили и разорили край.Осиротелые зияют сакли;По скатам выкорчеваны сады.Народ ушел. Источники иссякли.Нет в море рыб. В фонтанах нет воды.Но скорбный лик оцепенелой маскиИдет к холмам Гомеровой страны,И патетически обнаженыЕе хребты и мускулы и связки.Но тени тех, кого здесь звал Улисс,Опять вином и кровью напилисьВ недавние трагические годы.Усобица и голод и война,Крестя мечом и пламенем народы,Весь древний Ужас подняли со дна.В те дни мой дом – слепой и запустелый –Хранил права убежища, как храм,И растворялся только беглецам,Скрывавшимся от петли и расстрела.И красный вождь, и белый офицер –Фанатики непримиримых вер -Искали здесь под кровлею поэтаУбежища, защиты и совета.Я ж делал всё, чтоб братьям помешатьСебя – губить, друг друга – истреблять,И сам читал – в одном столбце с другимиВ кровавых списках собственное имя.Но в эти дни доносов и тревогСчастливый жребий дом мой не оставил:Ни власть не отняла, ни враг не сжег,Не предал друг, грабитель не ограбил.Утихла буря. Догорел пожар.Я принял жизнь и этот дом как дарНечаянный – мне вверенный судьбою,Как знак, что я усыновлен землею.Всей грудью к морю, прямо на восток,Обращена, как церковь, мастерская,И снова человеческий потокСквозь дверь ее течет, не иссякая.Войди, мой гость: стряхни житейский прахИ плесень дум у моего порога…Со дна веков тебя приветит строгоОгромный лик царицы Таиах.Мой кров – убог. И времена – суровы.Но полки книг возносятся стеной.Тут по ночам беседуют со мнойИсторики, поэты, богословы.И здесь – их голос, властный, как орган,Глухую речь и самый тихий шепотНе заглушит ни зимний ураган,Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.Мои ж уста давно замкнуты… Пусть!Почетней быть твердимым наизустьИ списываться тайно и украдкой,При жизни быть не книгой, а тетрадкой.И ты, и я – мы все имели честь«Мир посетить в минуты роковые»И стать грустней и зорче, чем мы есть.Я не изгой, а пасынок России.Я в эти дни ее немой укор.И сам избрал пустынный сей затворЗемлею добровольного изгнанья,Чтоб в годы лжи, паденья и разрухВ уединеньи выплавить свой духИ выстрадать великое познанье.Пойми простой урок моей земли:Как Греция и Генуя прошли,Так минет всё – Европа и Россия.Гражданских смут горючая стихияРазвеется… Расставит новый векВ житейских заводях иные мрежи…Ветшают дни, проходит человек.Но небо и земля – извечно те же.Поэтому живи текущим днём.Благослови свой синий окоём.Будь прост, как ветр, неистощим, как море,И памятью насыщен, как земля.Люби далекий парус корабляИ песню волн, шумящих на просторе.Весь трепет жизни всех веков и расЖивет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.25 декабря 1926 Коктебель

Сонеты о Коктебеле

1

Утро

Чуть свет, Андрей приносит из деревниДля кофе хлеб. Затем выходит ПраИ варит молоко, ярясь с утраИ с солнцем становясь к полудню гневней.Все спят еще, а Макс в одежде древнейСтучится в двери и кричит: «Пора!»,Рассказывает сон сестре сестра,И тухнет самовар, урча напевней.Марина спит и видит вздор во сне.A «Dame de pique» – уж на посту в окне.Меж тем как наверху – мудрец чердачный,Друг Тобика, предчувствием объят, –Встревоженный, решительный и мрачный,Исследует открытый в хлебе яд.

2

Обед

Горчица, хлеб, солдатская похлебка,Баран под соусом, битки, салат,И после чай. «Ах, если б шоколад!» –С куском во рту вздыхает Лиля робко.Кидают кость; грызет Гайтана Тобка;Мяучит кот; толкает брата брат…И Миша с чердака – из рая в ад –Заглянет в дверь и выскочит, как пробка.– Опять уплыл недоенным дельфин?– Сережа! Ты не принял свой фетин…Сереже лень. Он отвечает: «Поздно».Идет убогих сладостей дележ.Все жадно ждут, лишь Максу невтерпеж.И медлит Пра, на сына глядя грозно.

3

Пластика

Пра, Лиля, Макс, Сергей и близнецыБерут урок пластического танца.На них глядят два хмурых оборванца,Андрей, Гаврила, Марья и жильцы.Песок и пыль летят во все концы,Зарделась Вера пламенем румянца,И бивол-Макс, принявший вид испанца,Стяжал в толпе за грацию венцы.Сергей – скептичен, Пра – сурова, Лиля,Природной скромности не пересиля,«Ведь я мила?» – допрашивает всех.И, утомясь показывать примеры,Теряет Вера шпильки. Общий смех.Следокопыт же крадет книжку Веры.

4

Француз

Француз – Жульё, но всё ж попал впросак.Чтоб отучить влюбленного француза,Решилась Лиля на позор союза:Макс – Лилин муж: поэт, танцор и маг.Ах! сердца русской не понять никак:Ведь русский муж – тяжелая обуза.Не снес Жульё надежд разбитых груза:«J’irai perir tout seul a Kavardak!»Все в честь Жулья городят вздор на вздоре.Макс с Верою в одеждах лезут в море.Жульё молчит и мрачно крутит ус.А ночью Лиля будит Веру: «Вера,Ведь раз я замужем, он, как француз,Еще останется? Для адюльтера?»

5

Пра

Я Пра из Прей. Вся жизнь моя есть пря.Я, неусыпная, слежу за домом.Оглушена немолкнущим содомом,Кормлю стада голодного зверья.Мечась весь день, и жаря, и варя,Варюсь сама в котле, давно знакомом.Я Марье раскроила череп ломомИ выгнала жильцов, живущих зря.Варить борщи и ставить самовары –Мне, тридцать лет носящей шаровары, -И клясть кухарок? – Нет! Благодарю!Когда же все пред Прою распростерты,Откинув гриву, гордо я курю,Стряхая пепл на рыжие ботфорты.

6

Миша

Я с чердака за домом наблюдаю:Кто вышел, кто пришел, кто встал поздней.И, с беспокойством думая о ней,Я черных глаз, бледнея, избегаю.Мы не встречаемся. И выйти к чаюНе смею я. И, что всего странней,Что радости прожитых рядом днейЯ черным знаком в сердце отмечаю.Волнует чувства розовый капот,Волнует думы сладко-лживый рот.Не счесть ее давно-отцветших весен.На мне полынь, как горький талисман.Но мне в любви нескромный взгляд несносен,И я от всех скрываю свой роман.

7

Тобик

Я фокстерьер по роду, но батар.Я думаю, во мне есть кровь гасконца.Я куплен был всего за полчервонца,Но кто оценит мой собачий жар?Всю прелесть битв, всю ярость наших свар,Во тьме ночей, при ярком свете солнца,Видал лишь он – глядящий из оконцаМой царь, мой бог – колдун чердачных чар.Я с ним живу еще не больше году.Я для него кидаюсь смело в воду.Он худ, он рыж, он властен, он умен.Его глаза горят во тьме, как радий.Я горд, когда испытывает онНа мне эффект своих противоядий.

8

Гайдан

Я их узнал, гуляя вместе с ними.Их было много. Я же шел с одной.Она одна спала в пыли со мной.И я не знал, какое дать ей имя.Она похожа лохмами своимиНа наших женщин. Ночью под лунойЯ выл о ней, кусал матрац сеннойИ чуял след ее в табачном дыме.Я не для всех вполне желанный гость.Один из псов, когда кидают кость,Залог любви за пищу принимает.Мне желтый зрак во мраке Богом дан.Я тот, кто бдит, я тот, кто в полночь лает,Я черный бес, а имя мне – Гайдан.<Май 1911Коктебель >

«Седовласы, желтороты…»

Седовласы, желтороты –Всё равно мы обормоты!Босоножки, босяки,Кошкодавы, рифмоплеты,Живописцы, живоглоты,Нам хитоны и венки!От утра до поздней ночиМы орем, что хватит мочи,В честь правительницы Пра:Эвое! Гип-гип! Ура!Стройтесь в роты, обормоты,Без труда и без заботыУтра, дни и вечераМы кишим… С утра до ночиИ от ночи до утраНами мудро правит Пра!Эвое! Гип-гип! Ура!Обормотник свой упорныйПра с утра тропой дозорнойОглядит и обойдет.Ею от других отличенИ почтен и возвеличенБудет добрый обормот.Обормот же непокорныйПолетит от гнева ПраВ тарары-тарара…Эвое! Гип-гип! Ура!