Культурный эксперимент [=Бог Курт]

Моравиа Альберто

Хорст. Все трагедии так или иначе касаются семьи.

Курт. Да, Хорст, все трагедии касаются семьи, пожалуй, можно даже утверждать, что трагедия, по крайней мере до сих пор и немыслима без семьи. Но «Эдип» имеет к проблеме семьи гораздо больше отношения, чем любая другая трагедия. Эдип убивает своего отца, становится мужем своей матери. Когда же раскрывается отцеубийство и кровосмешение, Эдип ослепляет себя, а мать кончает самоубийством. Итак, отцеубийство, кровосмешение, самоубийство, самоослепление. И все это делают люди одной крови в кругу одной единственной семьи. Не узнаете ли, господа, в этой чудовищной концентрации насилия, несчастий, секса и родственных уз хорошо знакомую вам семейную

обстановку?

Третий офицер, Еще до вас, партайгенноссе Курт, был человек, который придавал трагедии Эдипа такое же большое значение. Это еврей Зигмунд Фрейд. Что вы скажете, партайгеноссе, о еврее Фрейде?

Курт. Партайгеноссе Фриц опять пытается заткнуть мне рот. И я снова отвечу ему, что я актер, и потому буду продолжать, да, господа, Зигмунд Фрейд был евреем. Да, господа, моя теория в чем-то обязана ему. Но Зигмунд Фрейд — не надо забывать этого — был немецким евреем, то есть он родился, учился и всегда жил в чисто немецкой социальной и академической среде. И я, господа, убежден, что все хорошее, что есть в теории Фрейда, все это немецкого происхождения. Фрейд с присущей его нации хитростью, можно сказать, высосал свою теорию из немецкой культуры, словно паразит, пьющий кровь того, кто дает ему приют. Но что, господа, говорит Фрейд о семье? Он говорит две вещи, одну верную, другую неверную. Верное это то, что в каждой семье, если бы природе было позволено идти своим путем, были бы половые отношения. А неверное то, что нужно подавлять природу, то есть создавать себе табу, иначе — без запретов — не смогут существовать ни общество, ни культура. Все правильно в том, что касается первого тезиса, все неверно в том, что касается второго. В первом проявляется немецкая культура, во втором — еврейская. Ну, а мы, господа, не евреи.

Первый офицер. Однако до прихода фюрера к власти это утверждали и евреи: они были против родины, против чести и против семьи.

Курт. Мы не евреи и потому в противовес еврею Фрейду говорим: освободим человека от семьи, от морали, пусть не станет отцов, матерей, сыновей, дочерей, братьев, сестер. Освободим человека раз и навсегда и дадим ему возможность жить по законам природы и культуры, ничего не подавляя, ничего не запрещая, в героическом и свободном мире, созданном для него, а не против него.

Третий офицер. Как это понимать? Что все волны допускать кровосмешение?

Курт. Нет, кровосмешение мы допускаем сегодня — когда допускаем — лишь потому, что существует и стоит мораль, которая объясняет нам, что именно мы делаем. Но когда не станет семьи, не останется и морали. А не будет морали, не будет и кровосмешения, и запрета на него, и соблазна его. И останутся только свободные мужчины и женщины в свободном обществе.

Третий офицер. Которые будут совершать кровосмешение.

Курт. Которые смогут или не смогут делать нечто такое, что по старой морали может быть названо кровосмешением, но по новой идее не будет называться никак, потому что не будет существовать в реальности.

Первый офицер. Однако пока эти новый идеи не восторжествовали, я надеюсь, партайгеноссе комендант лагеря, согласится со мной, что можно называть кровосмешением половую близость между людьми одной крови.

Курт. Это вопрос лишь названия, как вы скоро убедитесь. Во всяком случае, мне важно подчеркнуть, что мы, нацисты, должны избавиться от евреев, но не от их морали. А что это такое, еврейская мораль, господа? Это старый, грязный, ложный психологический прием, с помощью которого нам запрещают делать некоторые вещи для того, чтобы потом, когда мы их все-таки сделаем, мы получили больше удовольствия. Так что желание, запрет, нарушение запрета, сладость от нарушения, раскаяние и снова желание — этот болезненный цикл евреи называют моралью или вернее — совестью.

Первый офицер. От совести мы тоже должны избавиться?

Курт. В некоторых случаях — да.

Первый офицер. Без совести жить нельзя.

Курт. Превосходно можно жить. Мы, эсэсовцы, отличный пример того, что такое ампутированная совесть.

Первый офицер. Я хотел бы, чтобы вы это пояснили.

Курт. Господа, в этом концлагере мы завершаем уничтожение евреев как нации, то есть полное искоренение этого народа. И наши враги обвиняют нас именно в этом, что мы не имеем совести, поступая так, и что мы, следовательно, преступники. Но совесть, господа, это исторический продукт, который можно изменять или даже уничтожить как раз с помощью истории. Так что существует, господа, не одна какая-то совесть, а много разных совестей — столько, сколько существует историй народов, которые, извините, за игру слов, делают историю. Например, мы, немцы, с помощью нашей новой истории видоизменяем нашу совесть в том, что касается судьбы еврейского народа. Теперь, господа, мы должны сделать то же самое с семьей, мы должны, господа, действовать, то есть делать историю. И то, что сегодня еще кажется кровосмешением, завтра будет иметь совсем другое название или вообще не будет никак называться.

Первый офицер. Невозможно ставить на одну доску уничтожение народа и разрушение семьи. В первом случае есть какое-то научное обоснование: наукой доказано, что евреи — вредная нация. Никакая наука, однако, никогда не сможет доказать, что вредна и семья.

Курт. Верно. Но мы сейчас как раз проводим культурный эксперимент, господа, который носит ярко выраженный научный характер. Вам не просто скажут, господа, что семья вредна. Вам научно объяснят, что семья не существует. И вот именно поэтому такой предрассудок как понятие семья — вот он действительно вреден.

Хорст. Курт, все это, по-моему, излишне. Кончай с этими объяснениями и переходи к «Эдипу-царю».

Курт. Итак, что же представляет собой в свете только что изложенных идей «Эдип-царь»? Это, господа, не трагедия семьи вообще, а трагедия некоей конкретной семьи — древней семьи. Той древности, к которой относятся греки, а также ассирийцы, вавилоняне, римляне, готы, шумеры и естественно, евреи.

Первый офицер. А арийцы не относятся?

Курт. Арийцы не были древним народом. Они были изначальным народом, первым, от которого все пошло.

Первый офицер. Я хотел бы, чтобы партайгеноссе комендант объяснил мне, какая разница между древним народом и изначальным.

Курт. Изначальный народ был чистым, а древний, напротив, испорченным.

Первый офицер. Греки были испорченным народом! Впервые такое слышу!

Курт. Все в «Эдип-царе» нечисто и ложно. Все у арийцев было чистым и светлым. И сейчас, господа, трагедия Софокла, которую мы собираемся исполнять, как раз и покажет вам, как мы можем освободиться от этой испорченности и вернуться к истоку.

Третий офицер. Поясните, каким образом.

Курт. А вот каким. Начнем с того, что трагедию будут исполнять заключенные.

Первый офицер. Это мы уже знаем. И разрешите выразить энергичный протест: евреи в лагерях должны работать, а не развлекаться театральными представлениями.

Курт. Евреи в лагерях должны не только работать, но когда нужно, и служить для научных или каких-либо других экспериментов, проводимых на благо человечества. В случае с «Эдипом» евреи, которые исполняют трагедию, выбраны не случайно. Эти евреи составляют одну семью. Отец этой семьи будет играть роль Лаия, мать — Иокасту, сын — царя Эдипа.