Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве
Шрифт:
б) каков поп, таков и приход (меньшинство, зато активное — либеральная интеллигенция).
У Коха выходит и не то, и не другое — но симфония, ансамбль. Единый организм и отлаженный механизм.
Отметим, что и наша тема, олигархическая литература, перепрыгивает здесь на следующую ступень, от олигархов классических к олигархам нового поколения и путинского призыва. Ну, как «лишние» люди в учебниках заменялись «новыми». По Коху — от «торговцев „Жигулями“» к «гениям дзюдо».
В пространном эссе «Рассуждения о власти в третью неделю Великого Поста» (там еще длиннее заголовок), Кох с цитатами из Конфуция, Платона, Аристотеля,
«Делать то, что считаешь нужным, не ожидая за это благодарности, — вот та альтернатива, на которую никак не может решиться нынешняя власть.
Если, правда, она вообще считает нужным хоть что-нибудь делать. Очень сожалею, но „укрепление вертикали власти“, т. е. раздувание госаппарата и пристраивание на хлебные должности своих приятелей, делом назвать у меня лично язык не поворачивается».
Это, конечно, не совсем про Путина со товарищи. Это про себя. И «Гайдара и его команду». Тут разливается горечь и клокочет ревность. Мы, дескать, получали ушаты народной ненависти. До гроба таскать — не перетаскать. Зато, ошибаясь и подставляясь, звоня и подпрыгивая, делали дело. Строили рынок, рыли фундамент, сцепились с олигархами. А вы пришли на все готовенькое, расчищенное и с грехом пополам заработавшее.
…Трудно судить о человеческих качествах Юлия Дубова — эрудиция, чувство юмора, литературные талант и вкус если не противоположны, то параллельны набору базовых достоинств. Но личность Коха в его текстах легко прочитывается — это человек наверняка симпатичный, глубокий, честный в отношениях, циничный ровно настолько, чтобы избегать пафоса и неловкости в общении; с таким действительно интересно выпивать, комфортно работать, можно, пожалуй, и в разведку — если предварительно договориться о правилах игры и зонах ответственности.
Это, безусловно, цельная личность при кажущейся подвижности, прямо-таки центробежности мировоззрения. Какой там либерал! С такими-то взглядами, где имперское причудливо переходит в подпольное, а традиционализм соседствует с анархизмом! Однако его банальности и парадоксы — инверсия интеллигентских мифов и утопий, знаменатель у Коха все-таки един — это здравый смысл, польза, целесообразность. Он полагает, что в ревущие 90- е, усилиями их команды знаменатель обрел-таки знак и смысл, устремившись к росту. И до поры до времени не замечает, как ожидаемый рост сменяется разрушением здесь и сейчас…
Собственно, не о залоговых аукционах, НТВ и писательском деле нужно интересоваться у Коха. Главный вопрос должен быть: скажите, Альфред Рейнгольдович, а путинского Франкенстайна кто создавал, Пушкин, что ли? Правильно, Березовский. Но вот вам бухгалтер Берлага: «Я делаю это не в интересах истины, а в интересах правды». Правда же у нас в том, что франкенстайнов проект был коллективным. А эффект — стереоскопическим, с помощью которого так легко сейчас диагностируется олигархическая литература. Олигархи и младореформаторы в созидании нынешнего режима шли разными путями, но к единой цели…
Генералы всегда готовятся к прежним (и, как правило, проигранным) сражениям. Писатели же, из тех, что обрели (в силу разных, хотя и однообразных причин) покой и волю для творчества, взыскуют если не оправдания, то понимания. Как Юлий Дубов — в некорректном сравнении малой и большой крови. Как Альфред Кох, сбросивший последний козырь — бескровность реформ — в финале своей беседы с Егором Гайдаром (три диалога с которым вошли в «Отходняк после ящика водки»).
«Кох. А ты не чувствуешь свою вину или вину команды за то, что мы не смогли избежать такого режима, который даже непонятно как называть: это и не диктатура, и не демократия, и не реставрация, а непонятно что. Скажем так: несоответствие масштаба личностей стоящим перед страной задачам…
Гайдар. Вину не чувствую. Боль, горечь — да. Но сказать, что я знаю, как надо было сделать, чтобы этого не случилось, не могу. Что надо было сделать в реальной жизни — такой, какой она была, с реальной страной, с ее политической элитой, с другими игроками, с наследием, традициями, проблемами.
(…)
К. Правильно ли я понимаю, что нынешний режим — это плата за бескровность? (…)
Г. Да, верно.
К. Но неизвестно, удержится ли нынешний режим в рамках бескровности.
Г. Во всяком случае, эта кровь будет не на нас».
Любопытно, что Егор Гайдар, особенно после смерти — в массовом, да и элитарном сознании предстает как фигура, наиболее уязвимая из всех реформаторов 90-х, предающаяся беспощадному самоедству, собственно, от него и погибшая. «Так переживал, что взял и умер». Пьеса Станислава Белковского «Покаяние» — как раз про это и, построенная механически и изобретательно, художественна все же именно сочувствием к гайдаровским обстоятельствам. Коху «покаяние» чуждо стилистически — он не терпит пошлого пафоса, самой фольклорности посыла «покайся — скидка будет» в диапазоне от плача до анекдота. И вообще ему прежде всего интересно, чем кончится.
«Меньшее зло», например, кончается двумя эпилогами: двое (Платон и Ларри) на пустынном чужом берегу, и двое же (мужчина и женщина) на пустынном пляже. В общем — робинзоны и необитаемый остров. Чуть-чуть романтики, ощущения краха, покой заброшенности, тщета и соблазн перспектив. Очень близко к финалу «Гиберболоида инженера Гарина» Алексея Н. Толстого. Фабула этого романа слишком известна и даже актуальна — современный язык вовсю оперирует словом-мутантом «гипербаблоид». Да и «олигархическую литературу» вполне себе можно вывести из генезиса «инженерной прозы» 70-х: «мальчик вырос и хочет воровать».
Но дело даже не в этом. Мне приходилось, вслед за другими литераторами, говорить о типологическом сходстве современной русской литературы со словесностью пореволюционных двадцатых. Правда, там речь шла о пацанских текстах Владимира «Адольфыча» Нестеренко, и родство находили не так в «Одесских рассказах», как в «Конармии». Но ведь прямая параллель возникает у этой Первой Конной и с первой олигархической! Очарование утопии и захлеб ею, мы наш, мы новый, и строительство узкоколейки с размахом, достойным возведения Б. Вавилонской, и «век поджидает на мостовой», Багрицкий, Олеша, Маяковский и Бабель, и мобилизационная риторика, и кровь в обмен на продовольствие, и ненависть к новым русским бюрократам, и «За что боролись!»