Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве
Шрифт:
В книжном я слежу не только за новинками, но и за детьми. Дети в книжном — это не дети в «Игрушках» или, пуще того, в «Макдоналдсе». Это, наверное, те же самые, но совсем другие дети. Они шевелят, как белочки, яркие обложки и устремляют вверх любопытные носики. Больше всего мне нравятся маленькие очкарики, лучше девочки-очкарики (у меня дочка, и она носит очки, тоненькие, изящные, пластик), но вчера я видел мальчика-очкарика. Начинался май, и било сквозь огромные окна солнце, а он стоял в лучах и продолжал свет рыжей своей макушкой. Мне захотелось для него будущего и чтобы в этом будущем не случилось у него нужды в единоборствах.
VI. Неизвестный Эрнст,
Центральный элемент путинской мифологии, безоговорочно признаваемый не только сторонниками Владимира Владимировича, но и весомой частью оппонентов, — «лихие 90-е» и Путин в качестве избавителя.
«Лихость» в национальной традиции имеет не только разбойные, но и политические коннотации, в применении к бунтам Разина и Пугачева тогдашняя сурковская, пардон, романовская пропаганда соединяла оба значения.
Однако для сознания современного обывателя очевиден крен в одну, разбойную, бандитскую сторону; «лихие 90- е» — псевдоним криминального беспредела. Оценка роли Владимира Путина в обуздании тогдашних уличных войн не то чтобы сильно завышена, а просто мифологизирована. Процесс этот подчинялся, с одной стороны, общей эволюции сложившейся экономической системы, с другой — государство сменило тактику: спецслужбы и правоохранители сами вступили в борьбу за активы третьей силой, поначалу с применением откровенно силовых методов. Конфликты переместились с городских улиц в новое, неведомое обывателю внутрикопоративное, юридическое, политическое русло.
Проще говоря, между ментами и братвой — вплоть до самого высокого уровня — стерлась даже штрихпунктирная грань.
Между прочим, Владимир Путин вечером 4 марта 2012 года, после собственной победы в первом туре, выступая перед своими штабистами и читая с выражением Есенина, процитировал неточно:
Если крикнет рать святая: Брось ты Русь, живи в раю! Я скажу: не надо рая, Дайте родину мою.У Есенина: «Кинь ты Русь…» и т. д. Видимо, Владимиру Владимировичу как знатоку коммерческо-братковской фени глагол «кинуть» показался слишком двусмысленным.
А вот Есенин, поди, полагал слишком вульгарным слово «брось». Впрочем, выражение «пробросить» означает то же, что и «кинуть», но в размер не укладывается.
Зато когда Путин назвал Есенина «совсем немитинговым», мне это даже понравилось. Какое-то новое слово в есениноведении. Однако Есенин был реальной рок-звездой тогдашних поэтических вечеров-диспутов, кумиром молодых и агрессивных толп, где кипели страсти покруче болотно-манежных. В имажинистский период Есенин и соратники устраивали тусовки, демонстрации, флешмобы, в которых ЧК подчас усматривала политический подтекст, но реагировала спокойно.
Одно из немногих сохранившихся видео Есенина (кинохроника) — с его выступления на митинге памяти жертв революции 18-го года. Он там читает «Кантату» и менее всего похож на привычного нам вербного херувима — сухой опасный парень, буйноволосый, с хищноватым выражением лица.
Однако история русского криминалитета отнюдь не прервалась, и в доказательство этого нехитрого тезиса снова обратимся к текстам и людям, производящим смыслы.
Одна из примет эпохи: «аллеи героев», места компактного захоронения братков — недавних партизан гражданской войны за собственность — на кладбищах больших и малых городов России.
Писатель и политик Эдуард Лимонов, чуткий к арт-феноменам, фиксирует в тюремном эссе «Культура кладбищ»:
«В 1998 году я таки увидел знаменитое екатеринбургское кладбище. Действительно впечатляет Особенно гигантский барельеф стоящего в костюме братана. Сработан в отличном, оригинальном стиле. Небывалом доселе, я бы сказал, стиле. Не нужно думать, что только старое „великое“ искусство имеет право на существование. Ежедневно рядом с нами формируются новые нравы и вкусы и новое искусство. И почему не на кладбище? Какой в задницу Эрнст Неизвестный сделал бы лучше, чем этот пробитый силуэт простого братана, погибшего в расцвете лет просто и с достоинством. Ученый скульптор сделал бы обыкновенный округлый памятник. Не было бы трагизма этих рваных углов костюма, этих тяжелых туфель, этого поразительного, точно ложащегося в 90-е годы простого рисунка. Я уверен, что ремесленник-автор делал не мудрствуя лукаво, и сделал отлично. Если поместить эту тяжелую плиту рядом с Лениными, Дзержинскими, Свердловыми туда к ЦДХ, на берег Москвы-реки, этот портрет братана останется сурово-грозным и оригинальным даже среди талантливых памятников, собранных там».
В отечественном кинематографе нулевых бандитский экшн был ключевым, я бы даже сказал — основополагающим направлением. Представленный как шедеврами жанра, вроде первого «Бумера» и «Жмурок», так и обильным сериальным мылом, он тем не менее лишь единожды приблизился к этой, окончательно определившей явление городских войн конца века, кладбищенской эстетике.
Речь идет о фильме Антона Борматова «Чужая», продюсером которого был известный Константин Эрнст, а сценаристом — легендарный Владимир «Адольфыч» Нестеренко.
Представить вместе «киевского Тарантино» Адольфыча и Эрнста, бессменного руководителя первой кнопки, придумавшего старые песни в ночном дозоре, — нелегко, но реально.
Забавно: оба начинали как издатели журналов — Эрнст с «Матадором», Адольфыч раньше, причем на целую эпоху. В конце 80-х он делал рок-самиздатский проект «Бонба», попал с ним в энциклопедию рок-самиздата «Золотое подполье» Александра Кушнира, а с текстами того периода — в дайджест «Подполья», где был назван «талантливейшим». Тексты эпитет подтверждали.
Потом Эрнст ушел в телемагнаты и попал в Кремль, Адольфыч — ушел в рэкетиры и попал в тюрьму.
«Я скажу, ребята, сразу, эта книжка по заказу». Так писал Сергей Михалков, и почти так говорил Адольфыч о сценарии «Чужой». Приятель-режиссер попросил сделать что-то типа «Бумера». Адольфыч сделал, но до постановки тогда не дошло — приятель свалил в Голливуд. С «Бумером» «Чужую» сближает многое — прежде всего общий жанр гангстерского road movie. Но смешно было бы полагать Адольфыча эпигоном Петра Буслова.
Слоган «Бумера» — «Не мы такие, жизнь такая». В подтексте «Чужой» — «И мы такие, и жизнь такая». Буслов чуть ли не силой (актерской харизмой, мужской дружбой, женской жалостью, то есть кровью пополам с соплями) заставляет полюбить своих персонажей черненькими. Герои Адольфыча (а он настаивает именно на «героях») никаких чувств по определению вызывать не могут, поскольку это не люди, а биологические функции. В процессе эволюции внутри единого вида хищников. «Чужая» — погоняло, родом из Голливуда, у главной героини, но такую же кликуху могли с полным правом иметь все остальные. Вроде наши, но совсем чужие. «По наколкам Вера, а по шрамам — Дуся». Отнюдь не случайна ставка на практически неизвестных провинциальных актеров, ни одного глянцево-медийного лица вы в «Чужой» не увидите. Если в «Бумере» реплики братков берут в основном экспрессией, нежели чистым сленгом, то у Адольфыча феня — густой концентрат, иногда с перебором не в пародийность, но в нарочитость. Что ж — иногда водка уже не берет и приходится догоняться 96-градусным спиртягой.