Культурология. Дайджест №2 / 2013
Шрифт:
Лингвист различает слова книжные и просторечные, устарелые и диалектные и др., но не различает слова хорошие и плохие. А литературовед стремится «отделить хорошие произведения от плохих и сосредоточить внимание на хороших» (с. 147). Ю.М. Лотман сказал, что филология – наука нравственная, поскольку она «учит нас не соблазняться легкими путями мысли» (с. 147). Ведь филология учит нас тому, что мы сами должны создавать новую культуру.
Рассуждая о филологии как о науке, Сергей Сергеевич Аверинцев писал, что «филология не просто наука, а особенная наука, потому что предполагает некоторое интимное отношение между исследователем и его объектом» (с. 149). Но М.Л. Гаспаров полагал, что филологических исследований еще сделано мало и что «практическое развертывание филологической концепции слова еще не начиналось» (с. 150). В частности, он ставил вопрос о том,
Совмещение несовместимого 19
Литературный обозреватель журнала «Русский репортер» Константин Мильчин пишет о несовместимости массовой аудитории и узкого круга ценителей на книжных ярмарках и книжных фестивалях. Эта проблема не касается больших книжных ярмарок вроде Московской международной. Однако на мероприятиях поменьше всегда возникает вопрос, на кого опереться: «на массовую аудиторию или на узкий круг ценителей» (с. 86). Несовместимость аудиторий показала, по мнению К. Мильчина, Пермская книжная ярмарка, где были замечательные книги и выступающие авторы и обычный торгово-развлекательный комплекс.
19
Мильчин К. Совмещение несовместимого // Русский репортер. – М., 2012. – № 26(255), 5–12 июля. – С. 86.
К. Мильчин приводит в качестве примера выставленные книги для интеллектуалов и для любителей острых ощущений. Книга Германа Садулаева «Прыжок волка» (изд-во «Альпина нон-фикшн») рассказывает об истории Чечни и о том, как чеченцы относятся к своей истории. Книга Мэтью Квирка «500» (изд-во «Азбука-классика») – это «производственный триллер из жизни вашингтонских лоббистов высшего класса» (с. 86).
Марк Андерсон в книге «День, когда мы открыли Солнце» (изд-во «АСТ») пересказывает путевые заметки французского аббата и астронома XVIII в. Шаппа д’Отроша, который в начале 1760-х годов проехал половину Российской империи. Английский фантаст Чайна Мьевиль в книге «Кракен» (изд-во «Эксмо») пишет о Лондоне, о магах и волшебниках, о разнообразных чудовищах. Словом, это постмодернистское городское фэнтези, в котором «повороты сюжета мелькают на безумной скорости» (с. 86).
А вот боевик владивостокского журналиста Василия Авченко «Глобус Владивостока» (изд-во «Ад Маргинем») предлагает и рассказ о Дальнем Востоке, и «о владивостокских словечках, топонимах, прозвищах и терминах, которые непонятны туристу с Большой земли» (с. 86).
Катарсис и смежные понятия 20
Катарсис (греч. очищение), согласно «Поэтике» Аристотеля, это очищение души от аффектов, вызываемых жанром трагедии, т.е. от страха и сострадания. Это душевная разрядка, испытываемая зрителем в процессе переживания. Пифагорейцы приписывали катарсическое действие музыке. Для Платона катарсис являлся предпосылкой погружения души в лоно божества. Б. Брехт называл аристотелевский катарсис «омовением», которое «совершалось непосредственно ради удовольствия» 21 .
20
Переяслова М.О. Катарсис и смежные понятия // Вестник Московского университета. – М., 2011. – № 5. – С. 137–146. – (Серия 9. Филология).
21
Словарь античности. – М.: Прогресс, 1992. – С. 254.
Автор реферируемой статьи М.О. Переяслова пишет, что «катарсис присутствует в произведении, если лежащий в его основе конфликт, оставаясь неразрешенным, а то и неразрешимым, не подавляет читателя или зрителя безысходностью» (с. 137). При этом катарсис принадлежит как эстетической, так и внеэстетической сфере, ибо он воздействует на нравственное чувство читателя или зрителя, возбуждая в них духовную активность.
М.О. Переяслова предлагает несколько понятий для уяснения явлений, смежных катарсису. Это современный неокатарсис, а также отсутствие катарсиса и еще антикатарсис. Современная модификация, т.е. неокатарсис, в литературе ХХ в. состоит в том, что в центре «оказываются не локальные трагические коллизии, но устойчиво-конфликтное состояние мира» (с. 139). Неокатарсис свойствен рассказам Чехова, где показано, что «нескладице в человеческой жизни противостоит и независимая от нее природа, в которой естественно сочетаются красота, свобода и “нормальность”, к которой люди приобщаются редко» (с. 140). Чехов в прозе приходит к прозрению героя, к его страстному порыву к лучшей жизни, к преодолению безысходности. «Будучи наследованием и преображением катарсиса традиционного, неокатарсис несет не безусловное обретение гармонии и ясности, но неустранимый порыв к их достижению» (с. 141).
Отсутствие катарсиса дает возможность писателю сказать нелицеприятную правду о человеке, при этом не отрекаясь от веры в него. Иногда это описание безвозвратной утраты человеческого в человеке, как в романе В. Набокова «Король, дама, валет», где падение человека не осознается самими действующими лицами. А измельчание человека запечатлено в начале ХХ в. романом Ф. Сологуба «Мелкий бес». Автор реферируемой статьи считает, что отсутствие катарсиса «как авторская стратегия не в меньшей мере обращено к нравственной активности читателя, чем наличие катарсиса или же родственных ему эффектов» (с. 143).
Антикатарсис связан со стремлением творцов «к разоблачению человека как такового, к его полному развенчанию» (с. 144). М.О. Переяслова предлагает искать внутрилитературные истоки антикатарсиса у футуристов и частично в «театре абсурда» середины ХХ в., в творчестве литературно-художественной группы ОБЭРИУ (Объединение реального искусства), куда входили литераторы (Д. Хармс, Н. Заболоцкий и др.) и художники (К. Малевич, П. Филонов).
М.О. Переяслова заключает, что принципиальное отрицание катарсиса свойственно тем ветвям или отдельным произведениям литературного авангарда, которые изображают полную потерю человеком личностного начала, индивидуальности… или приходят к выводу об исчерпанности “человеческой” темы в искусстве» (с. 145).
Писатель-затворник Дж. Д. Сэлинджер
Джером Дэвид Сэлинджер (1919–2010) родился в Нью-Йорке. Он был сыном Сола Сэлинджера, успешного оптового торговца копченостями и сырами, еврея по национальности. Его мать Мэри Джиллик, шотландско-ирландского происхождения, выйдя замуж за Сола Сэлинджера, сменила имя на Мириам. У Джерома Дэвида братьев не было, а сестра Дорис была на восемь лет старше его. Санни, как называли мальчика дома, отдали учиться в государственную школу нью-йоркского района Манхэттен, где жила семья.
Когда Санни исполнилось 13 лет, его перевели в школу Мак-Берни, также в Манхэттене, откуда спустя год он был исключен за неуспеваемость. В 1934 г. 15-летнего Санни отправляют учиться в военную школу Вэлли-Фордж (Пенсильвания), где соученики уже называли его Джерри, а школу он окончил в 1936 г. Сэлинджер считается автором гимна этой школы, в котором говорится: «Наши тела ушли из Вэлли-Форджа. Наши сердца остались там» (12, с. 12). Будущий писатель сочиняет свои первые рассказы также в Вэлли-Фордже, причем делает это по ночам, спрятавшись под одеялом при свете ручного фонарика, ибо ночью в школе все лампы должны были быть выключенными (4).
Учась в школе Вэлли-Фордж, Сэлинджер помещал рассказы в ученическом литературном журнале, а будучи уже старшеклассником, редактировал школьный ежегодник, пел в хоре и активно участвовал в драматических представлениях. В 1938 г. он поступает в Урсинус-колледж, опять-таки в Пенсильвании, где возобновляет свое литературное творчество, ведет юмористическую колонку в еженедельной студенческой газете. Правда, он проучился в этом колледже всего один семестр, ибо не выносил формальных требований академического образования.