КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН
Шрифт:
Карин была сдержанна, и сдержанность эта была гармоничной: она берегла своё тело и берегла свою душу — удивительный психический баланс. Прямая противоположность Иоакиму, который годами трудился над девальвацией любого намёка на самоуважение и выставлял интимнейшие чувства на аукцион — кто меньше предложит… Весной они встречались почти ежедневно и по нескольку раз в день звонили друг другу. Он всё реже давал волю своим порнографическим наклонностям, всё реже посещал «youporn.com» или бродил в бесконечных пространствах киберкосмоса в поисках голых женских тел.
Только в мае он впервые остался у неё на ночь. Они узнавали друг друга всё ближе, всё глубже, а главное, Иоаким многое узнал о самом себе.
После
Забавно, что к числу пациентов психотерапевта Эрлинга Момсена присоединился и Карстен Хамрелль. По его словам, терапия помогла ему расстаться с Линой, чтобы потом вновь соединиться и в конце концов, в Иванов день, сделать ей предложение на снятой для такого случая даче у моря.
А Фидель остался в Швеции. Поразмышляв и разобравшись в своих чувствах и желаниях, он по возвращении в Стокгольм объявил, что понял свою гомосексуальность и теперь уже не собирается ехать на Кубу учиться. Карстен встретил новость с пониманием, одному ему ведомыми путями раздобыл вид на жительство и пристроил мыть посуду в гей-баре «Патриция», разместившемся на старинном пароходике, поставленном на вечную стоянку в городской гавани. За несколько месяцев Фидель выучил шведский почти в совершенстве и говорил лишь с едва заметным акцентом. Иоакиму он как-то рассказал, что даже помыслить не может о возвращении в Колумбию.
— Там гомофобов больше, чем мужчин, — сказал он как-то. — И женщины не лучше. Народ ненавидит нас… даже мама, думаю, не сможет мне простить, что я гей. Они называют нас мариконсс…
Карстен решил снимать документальный фильм о своём сыне. Иоаким довольно много помогал ему со сценарием, и не только — он провёл ряд изысканий о современной истории мужского гомосексуализма. Он работал с интересом, поскольку понимал всё больше жизнь своего отца. Эта была мрачная и нестерпимо жестокая история… Людей, виноватых только в том, что родились не такими, как большинство, преследовали и унижали, а в наихудшие времена даже убивали. Всё это продолжалось почти до конца двадцатого века, а кое-где в мире и сейчас ничего не изменилось. Они написали синопсис на двух страницах — отношения отца и сына, Карстена и Фиделя. Ещё до конца года финская компания YLE, а также новый боевой шведский восьмой канал выделили Хамреллю и его обновлённой кинокомпании «Роллер Коустер фильм» вполне приличную сумму на съёмки фильма.
Что касается их долга разгневанным кузенам Маркович, всё обошлось на удивление спокойно. Приехав из Берлина, Хамрелль встретился с ними и обсудил план обратного выкупа проданных им картин. Только сербский православный Бог знает, почему братья согласились на отсрочку. Иоаким заложил дом на Готланде почти за миллион крон. На острове цены на недвижимость за последний год резко подскочили, поэтому банк без всяких сложностей выдал ему кредит. Осенью он переехал к Карин и неожиданно выгодно продал квартиру на Кунгсхольмене. До финансового кризиса, которому суждено было потрясти мир до основания, оставалось ещё больше года, и после всех этих операций и выплаты кредита у него оказалось достаточно денег, чтобы купить старую контору в Грёндале и переделать её в уютную квартиру, где стены украшали картина Кройера и панно Бацци.
В августе 2007 года, на свадьбе Карстена и Лины, выяснилось, что Карин беременна. Мудрая тридцатидвухлетняя аспирантка-психолог с её непостижимым, почти пугающим умением отличать ложь от правды догадалась, что между Иоакимом и невестой что-то было, и Иоаким, поставивший себе целью отныне жить честно, не стал отрицать, хотя и боялся сцены ревности. Но его будущая жена оказалось выше даже и такой, вполне объяснимой и простительной человеческой слабости. Со временем он будет исповедоваться ей буквально во всем… хотя кое о чём всё же умалчивать — по совету Эрлинга Момсена. Его признание насчёт Лины она встретила весёлым смехом, но на церемонии венчания её вдруг затошнило, и Карин пулей вылетела из церкви. Она еле успела к ближайшей мусорной корзине, где её вырвало. И вместо того, чтобы сформулировать вопрос так, как он привык это делать последние десять лет, очень по-кунцельманновски: «Ты ведь не беременна?», — вместо этого он положил ей руку на лоб и спросил то же самое, но ах как по-другому: «А может быть, ты беременна?» В тот же вечер они купили в аптеке тест на беременность, и всё подтвердилось. Никогда ранее в своей жизни Иоаким не испытывал такого смешанного чувства радости и страха.
В апреле 2008 года в родильном доме в Дандерюде Карин родила дочку. Роды продолжались шестнадцать часов — это были самые долгие часы в жизни Иоакима. Он поразился, как много мыслей, чувств, появляющихся и исчезающих видений, тут же оформляющихся в некую дословесную, ещё не дифференцированную плазму… как много может уместиться в такой ограниченный промежуток времени, как много воспоминаний об отце, которому так и не довелось дождаться внуков… Всё это поднялось в его душе в те короткие мгновения, когда он прижимал к груди новорождённую девочку.
Жанетт и Эрланд Роос, приехавшие в Стокгольм за несколько дней до этого, были рядом. Иоакиму хотелось спать после бессонной ночи, но он сделал для себя важное открытие: ребёнок, как щит, прикрывал его от разных мучительных рефлексий, от стыдных воспоминаний, ему было легко и приятно общаться с родственниками, все социальные суставы и суставчики работали превосходно. Он так до сих пор и не понимал, почему его свояк ввязался в их авантюру с продажей подделок королям уголовного мира. Но сейчас, в кафетерии, куда они зашли взять бокалы для захваченного с собой шампанского, Эрланд рассказал ему, что после неудачных спекуляций русскими акциями он понаделал долгов и вынужден был запустить руку в сбережения жены.
— Ты же старый коммунист, ты не должен был заниматься биржевыми спекуляциями, — сказал Иоаким, ставя бокалы и ведёрко со льдом на поднос. — Это тебя не красит.
— Знаю, знаю… Но теперь всё позади. Твоя сестра меня простила.
Так оно, похоже, и было. Иоаким давно не видел, чтобы сестра обращалась с мужем так нежно, как в это их посещение родильного дома. Она, держа мужа за руку, спросила, не позволено ли будет ей внести новорождённую в и без того длинный список её крёстных детей, и непутёвый брат не мог ей в этом отказать.
Погода стояла великолепная. Словно бы долгая мягкая осень перепрыгнула через зиму и подставила плечо новой, нарождающейся весне. Термометр показывал двадцать градусов, это было, с одной стороны, очень приятно, с другой — подтверждало опасность неумолимого глобального потепления. На парковке кругами разъезжал большой джип — ещё одно свидетельство, что постоянное стремление человечества к бездумному удовлетворению материальных потребностей приведёт его к гибели… Но как выяснилось, Карстен Хамрелль (а это был именно его джип) просто выжидал, когда освободится место на парковке. Наконец освободился небольшой промежуток, и Карстен втиснулся туда, предварительно высадив Лину, Фиделя и бывшую жену Иоакима Луизу с сыном Винсентом.