Кундуз-Гардез. Бригада уходит в горы
Шрифт:
Тяжело хромая еле выхожу с перевязочного пункта в одной руке за ремень пулемет волоку, в другой полупустое РД. Кружится голова, сам весь грязный, потный, оборванный, на лице как с утра красная химическая краска въелась так и осталась. Куда идти, где умыться, куда прилечь не знаю. Чужой я тут. Нет до меня никому дела.
— Эй ты чмо! Кто таков? — окликает меня проходящий мимо офицер с красной повязкой на рукаве. Холеная свежая морда, чистенькая форма, весь такой ухоженный, преисполнен собственной важности. Дежурный по штабу.
— Это ты чмо пехотное! — коротко злобно огрызаюсь
— Ты как с офицером разговариваешь? — бесится дежурный, на погонах четыре звездочки — капитан.
— А ну смирно! — командует он.
— Да пошел ты на х. й, — устало отвечаю я.
— Да я тебя… — до зелени на пухлом лице изумляется капитан, — я тебя научу дисциплине… я тебя…, - хватается рукой за кобуру пистолета и делает ко мне шаг.
Это я тебя научу сучара! Оружие к бою! Ну пи…р тыловой попробуй, поучи меня. Ствол пулемета в живот офицеру смотрит, затвор уже передернут. Красные круги в глазах. Убью падла! И убил бы такая накатила злоба.
— Рафик на столе умер, — слышу за спиной бесцветный голос, не оборачиваюсь, я на капитана смотрю, вот сделает он хоть шаг ко мне, стреляю.
— Оставь солдат, — тот же голос слышу, — опусти оружие.
Капитан, что у меня на прицеле был, делает шаг назад, подносит руку к головному убору — полевой фуражке отдавая честь:
— Товарищ подполковник! Разрешите доложить…
— Да х…ля тут докладывать, — негромко обрывает его подполковник, — вы что не видите, боец ранен.
Опускаю ствол пулемета, оборачиваюсь. Подполковник в полевой форме, на вид лет сорок ему, загорелое лицо в морщинах, нос тонкий кривоватый, губы в тонкую линию сжаты. По выправке, по форме, по выражению лица, по манере носить оружие, а главное по исходившей от него спокойной уверенности, сразу чувствую это офицер, а не звездное дерьмо в погонах.
— Ты солдат почему оружие не сдал? — спрашивает рассматривая меня подполковник. Глаза у него серые, а выражение непонятное, то ли наплевать ему на все, то ли так за…бала его война, что он уже ничему не удивляется.
— А вы товарищ подполковник, что своим бойцам скажите если они в чужой части личное оружие побросают.
— Ничего не скажу, — пожимает плечами офицер, — пи…лей отвешу только и всего.
— У нас в бригаде, — напряженно улыбаюсь я, — так же рассуждают.
— Рафик на столе умер, — повторяет подполковник и кривит лицо, — отличный солдат был из Пензы.
— И Витька утром убили, — невесть зачем тихо объявляю я чувствую как задрожали губы.
— Прокопенко! — негромко зовет офицер, и тут же как ниоткуда материализуется подтянутый солдатик.
— Отведи нашего гостя умыться, дай ему переодеться и укажи место в палатке, пусть отдыхает.
— Есть! — бодро по-уставному отвечает солдатик.
— А ты воин, — прищурившись смотрит на меня подполковник, — после излечения доложишь своему командиру, о наложенном на тебя взыскании, — после короткой паузы объявляет, — Делаю вам замечание за неуставной ответ дежурному по части. И еще, — чуть подумав прибавляет он, — передай своим офицерам, что они правильно своих подчиненных воспитывают.
И отдав честь уходит, за ним семенит капитан. Ну не х…я себе! Вот и порядочки в этом полку.
— Это кто таков? — спрашиваю я у солдатика.
— Наш комполка, подполковник К*** — отвечает подтянутый солдатик, — Нормальный мужик, служить с ним можно. Ну пойдем что ли…
Товарищ подполковник! Не знаю как сложилась ваша военная судьба, какие звания и ордена вы заслужили, но свою высшую воинскую награду вы от солдат уже получили: «Нормальный мужик, служить с ним можно!» Не про каждого командира так солдаты говорят.
От лекарств, от прошедшего нервного возбуждения, от потери крови слипаются глаза. Кое-как умылся у самодельного рукомойника. Поддерживаемый за руку подтянутым солдатиком добрел до койки, разулся, скинул на табурет одежду, свалился на чистое постельное белье и тут же заснул. Весь день проспал. А вот сейчас ночью проснулся. Давит на мочевой пузырь, надо вставать. И где тут у них сортир? Покряхтывая стараясь не потревожить ноющую ранку встаю. Первым делом смотрю где оружие, тут он мой родненький РПКСик стоит, рядышком с койкой на сошках. Потом ищу свои вещи. Мое тряпье на табуретке, а еще перекинутое через спинку кровати висит новенькое х/б, на полу рядом с рваными кроссовками блестят непотертой кожей ботинки, рядом удобные без задников тапки. Это мне? Ну спасибо!
Беру свой пулемет, выхожу из палатки, бреду в поисках нужного места. Не нашел, опорожняюсь по-солдатски, где придется. По-солдатски: это как угодно; где угодно; но не на оружие; не на воинское знамя и не на спящего товарища. Слышу как в соседней палатке приятный тенорок напевает:
А где-то даже женщин обнимают, Которые не стоят ничего А в Файзабаде по ночам стреляют И пули пролетают сквозь окноВ надежде стрельнуть покурить, а то и просто поболтать иду в палатку на голос.
Там давешний, раненый в руку разведчик, тоже не спит. В палатке больше никого. Пустые без матрасов койки. А этот сидит себе на коечке напевает и рисует здоровой рукой в альбомчике.
— Ты чего свистишь? — с ухмылочкой спрашиваю и без приглашения присаживаюсь к нему на койку.
Свой пулеметик пристраиваю рядышком на соседнюю койку. Лениво спрашиваю:
— Ну и где тут у вас стреляют?
— Пока наши духов по горам гоняют, тут не стреляют, а вот как закончится операция, так опять каждую ночь постреливать будут.
— Прямо по расположению части? — удивляюсь я.
У нас то в гарнизоне такого не было. Редко, редко, когда по позициям духи стрельнут.
— Ага, — отвечает парень, — постоянно постреливают, — спрашивает, — А ты чего не спишь?
— Уши пухнут курить охота.
— Возьми в тумбочке, мне ребята принесли.
Достаю из тумбочки сигареты, со смаком закуриваю. Хорошие сигареты «Ростов — на — Дону» крепкие и на вкус ароматные. Киваю на альбом:
— На дембель готовишься?
— Рафика альбом, — не прекращая рисовать, отвечает солдат, — ему обещал сделать, а тут хоть матери его память будет.