Кунигас. Маслав (сборник)
Шрифт:
Вшебор, расхаживая взад и вперед по горнице, раздумывал об этом, когда вошел Губа.
Лица придворных имели после этого приключения то же самое выражение, которое Вшебор подметил у Маслава. Губа был угрюм и озабочен.
– Что это была за женщина? – спросил его Вшебор.
Губа взглянул на него и пожал плечами.
– Да старая баба какая-то, я не знаю, – отвечал он, но видно было, что он знал больше, чем хотел сказать. И, чтобы избежать дальнейших расспросов, тотчас же удалился.
Вбежал мальчик, посланный за Вшебором,
Горница князя, куда ввели Вшебора, была убрана по образцу Мешкова двора – с видимым желанием произвести впечатление богатства и пышности.
Маслав нагромоздил в ней огромное количество всякой посуды, ковров и материй, как бы умышленно выставляя их напоказ.
Вшебор, войдя, застал его лежавшим на кровати; увидев его, князь быстро поднялся и сел.
Лицо его страшно изменилось. Румянец сошел с него, губы посинели, глаза сверкали диким огнем, морщины сдержанного гнева избороздили щеки и лоб. Он всматривался в лицо Вшебора, как бы желая узнать по его выражению, с чем он пришел.
– Видели, – заговорил он, – как мне испортили праздник? Эта глупая челядь! У дверей не было стражи!
Вшебор молчал.
– Сумасшедшая старая ведьма! – продолжал Маслав. – Только из жалости приютил ее. На нее иногда что-то находит, духи ее мучают, и тогда она сама не знает, что делает и что плетет.
Он встал и, опустив голову, заходил по горнице.
– Я уже давно приказал держать ее взаперти!
Он, видимо, был разгневан и с трудом сдерживал себя, потом, как бы сделав над собой усилие, подошел к нему с просветлевшим лицом, на котором еще ясно видны были следы плохо скрытого волнения.
– Вот ты видишь, шлют ко мне послов и просят вступить с ними в союз те самые, с которыми не мог справиться Болеслав! Стоит им кликнуть клич, и поднимутся тысячи мне на помощь, а я выгоню немцев.
Вдруг голос его дрогнул, словно он что-то вспомнил, и он прибавил:
– Если захочу срубить кому-нибудь голову или повесить, из-за стола прямо отдам палачу, виновных могу строго наказать. Что захочу, то могу.
Вшебор все молчал и слушал. Тогда Маслав спросил настойчиво:
– Ну, что же вы скажете?
– Присматриваюсь и дивлюсь вашей силе, – отозвался Долива. – Всюду виден у вас достаток. Могу вас поздравить.
– Может быть, ты думаешь, – живо прибавил Маслав, – что я не имел на это права? Ты слышал басни, которые рассказывали при дворе? Все это одна ложь и клевета, во мне течет кровь старых мазурских князей. Как у Лешков, так и у нас, Пясты украли наследство, а мы теперь отберем его у них. Моя кровь стоит пястовской.
Проговорив это, он опустился на сиденье, покрытое шкурой, перед огнем и в задумчивости облокотился на руку.
– Пясты не вернутся уже никогда, – заговорил он, как будто сам с собой, – Казимир не захочет подставлять свой лоб, и никто ему не поможет… А с чехами…
– Что же вы думаете начать с чехами? – спросил Вшебор, вынужденный так или иначе поддержать разговор.
– Против чехов направлю пруссаков и Мазуров, а в конце концов поделюсь с ними.
– Бржетислав не захочет делиться.
– Захочет! – возразил Маслав. – Я дам ему Силезию, пусть уж возьмет и Краков, и вместе пойдем на императора.
Все это, высказываемое отрывочными фразами, походило скорее на горячечные фантазии, чем было ответом на вопрос. Казалось, он себе самому бросал эти мысли в ответ на рождавшиеся в нем сомнения, надеясь отогнать их.
– Я объявлю себя королем, – продолжал он. – Рыкса увезла с собой все короны, но я в тех и не нуждаюсь, пусть император хранит их у себя. Мне выкуют новую, еще дороже и красивее. И не ксендз наденет мне ее на голову, а я сам! Я сам!
Он засмеялся, блеснув глазами, но вдруг оглянулся тревожно и нахмурился. Откуда-то издалека долетел заглушенный крик.
Маслав вздрогнул и прислушался: все было тихо! Он вздохнул свободнее. Мысль его продолжала свою работу.
– Если бы даже чехи и немцы оттягали у меня все земли за Вислой, здесь я останусь паном. Отсюда меня никто не прогонит, я здесь – дома. Тут и пруссаки, которые идут со мною рука об руку. На собственных кучах мы сильны. Почему же бы мне не жениться на девке прусского кунигаса? Разве он отказал бы мне? Даст за ней в приданое землю, все как следует. Мы будем везде поддерживать старую веру! Говорят: крещеная Русь, крещеная Польша, крещеная Чехия! Ложь все это! Окрестили их под страхом и угрозой, народ будет с нами, потому что мы отдадим им старых богов. Разрушим костелы, а монахов прогоним.
Вдали снопа послышался слабый крик – и все снова стихло.
Маслав побледнел, оглянулся осоловевшими глазами и умолк.
Вшебор тоже не посмел заговорить или спросить его.
Вдруг князь обратился к нему:
– Ведь ты – христианин? – дрожащим голосом спросил он.
– Да, я христианин, – сказал Долива, – и вам это хорошо известно, потому что и вы вместе со мной ходили в костел и к исповеди.
– Правда, – прибавил он, – на свете еще много некрещеных людей, да и таких, которые, окрестившись, все еще тайно держатся старой веры – тоже, должно быть, немало, но и христиан ведь множество, а там, где надо постоять за веру и крест, – все пойдут вместе.
– И много у них хорошего оружия, – вырвалось у задумавшегося Маслава. – У нас рук-то хватит, но не хватит мечей.
Он потер лоб, как бы стараясь стереть с него назойливую мысль и, понурив голову, сказал:
– Они умеют делать чудеса!
– Христиане? – спросил Вшебор.
– Нет, их черные монахи, – таинственно шептал Маслав. – Как они это делают? Никто не знает. Никого не щадили, всех приказано было убивать, и мало кто из них уцелел. Что это, колдовство?
Маслав содрогнулся, словно охваченный внутренней тревогой.