Кунимодо
Шрифт:
И вот в этом поселке...
Как будто кто нарочно все подстроил... Зашли мы - в паре со мной был наводчик из моего расчета, Колька Кронов. Он был караульным, с карабином ходил, а я, как сержант, с автоматом, у нас на вооружении были автоматы ППШ. Заходим в один двор, во второй - нигде ничего нет... Потом в одном дворе смотрим - вдоль забора поленница. А ночью, я говорил, первый снег выпал, небольшой снежок, только припорошил слегка.
– Сань, посмотри-ка! Чё-то тут такое...
Пригляделись - действительно, что-то не так. Подходить-то стали уже с опаской. Подошли, Кронов возьми да и тронь эту поленницу, она вся - раз!
– и рассыпалась. И оттуда, уже в черное переодетый, выскакивает человек, буквально у самого лица с визгом пролетел мимо нас и - в ворота и вдоль улицы - бежит!.. Мы за ним, выскочили - он от нас уже удаляется; убегает грамотно, петлями - справа налево, поэтому еще и не успел далеко-то убежать.
Бежит босиком. Кронов кричит:
– Саня, стреляй!
И... я бы выстрелил, конечно.
Если бы я его не узнал. И сейчас не знаю, как, по силуэту, по походке или еще по чему-то, но я узнал, что это он - Кунимодо. И все это в одну секунду, в мгновение в мозгах-то произошло: я сообразил, что это он, что в руках у меня автомат и он еще не успел далеко убежать, и если я сейчас подниму ППШ - я же его прошью. Наповал... Стою, руки с автоматом будто стопудовые сделались...
А Колька кричит:
– Саня, твою мать! Стреляй!..
А сам уже стал на одно колено, передернул затвор и целится. Целится он у нас еще с учебного полка лучшим наводчиком считался - бах!.. Того как все равно кто толкнул. Он подпрыгнул, опять завизжал что-то неразборчиво и побежал... уже хромая. Хромает, но бежит еще. Мы добежали до того места, где его пуля застала, смотрим, на снегу свежими пятнами кровь... А там, дальше по улице, впереди у него ребята наши были. Услыхали выстрел, выскочили на улицу и наперерез ему, и кто-то уже стреляет из автомата. Он заметался, заметался, потом остановился, поднял руки и стоит.
Босой на снегу.
Когда мы подошли, ребята уже бить его стали. Прикладами...
Содрали с него куртку, она такая черная и веревочками, как детская распашонка, спереди завязывается, - содрали, а у него под ней ничего нету. И на нем штаны тоже китайские, узкие у щиколоток, и в этом месте, где бедро прострелено, штаны намокли от крови.
Но он стоит, не падает.
Мы подошли, я увидел его - он раздетый, за голову руками схватился, тело у него желтое, мускулистое, по-восточному гладкое. И от каждого удара торцом приклада - сразу след, как восклицательный знак.
Ну что? Что тут говорить-то...
Жалко мне его стало! Я все... я все понимаю - и ребята злые, и начальник караула на них матерился, и неизвестно еще, что и как решит полковник Оганесян... и вся эта ночь, весь этот кошмар с пленными, со стрельбой! Но вот...
Ведут его по дороге к лагерю, бьют.
Я когда подошел, его проводили мимо меня... В жизни мне никогда уже не забыть этого взгляда. Он поднял голову, оглянулся - я в стороне шел... Мы с ним взглядами-то и встретились.
И вот...
Что мучает мою душу до сей поры?
Что было в этом взгляде?
Страх... конечно, страх был. За жизнь свою, за "мадам", за ребеночка, который у него где-то там, за Японским морем... Боль была, потому что бьют и бедро прострелено: кость-то, похоже, у него целая была, но бедро-то прострелено, горит, наверно... И еще была - самое для меня страшное, невыносимо мучительное - мольба. Мольба, обращенная уже прямо ко мне, я только что слова не услышал: "Ка-пи-тана!.. Ка-пи-тана!.."
Ну что я мог сделать?!
Сказать ребятам, чтобы не трогали его сейчас?
Кто такой был бы я для ребят...
В общем... чего я взялся рассказывать-то?
Вот и весь рассказ, собственно говоря. Собрали их. Сколько-то в тот же день поймали, остальные тоже, конечно, далеко не ушли, их потом нашли. Двоих убили, пока ловили. Собрали всех, все стало по-прежнему. Стали, конечно, строже посты держать, запретили костры жечь. По нескольку раз в ночь выходили мы посты проверять, особенно патрульные. Заставили этих же самых японцев, дали им еще колючей проволоки - навели они второй ряд ограды.
Полк наш вскорости расформировали.
Что с этими пленными японцами было потом, после нас, я не знаю. Нас расформировали и вывели из Маньчжурии, а они (было слышно потом) дорогу строили где-то вокруг Байкала, работали сколько-то лет - пять, что ли. Потом их всех отправили. Отправили в Японию.
Такой вот случай был.
Кунимодо...