Купальская ночь, или Куда приводят желания
Шрифт:
Представь себе. Взрыв в нашем тихом омуте, и ее имя треплют на всех углах.
И я решил вообще ничего не говорить. Выгородить и себя, и Алену Дмитриевну у меня бы не вышло. А так они сами сделали вывод. Слава Богу, правда им в голову просто не пришла. Они решили, что я собрался вас ограбить, хотя доказательств так и не нашли. Все равно, мне припомнили ту историю со школьной библиотекой, куда я якобы вломился. Ну а теперь вот вломился в ваш дом. И когда меня застукала твоя мама, я случайно (хоть на том спасибо, догадались, умники) оттолкнул ее, она упала виском на тумбочку и
Кроме
Причины, они есть у всего. Просто я их не заметил, я слишком был пленен тобою. А ведь она смотрела на меня, как-то внимательно смотрела, и я не знал, что значат ее взгляды. Когда я пробил ногу дранкой, она клеила мне на ступню лейкопластырь. Мне тогда помню, было как-то не по себе, но я даже не понял, в чем дело.
Я вспоминаю тот день, когда мы поссорились. Из-за Степы, если помнишь. Да вообще это была наша единственная ссора. А ты тогда поссорилась с матерью тоже. Я ехал мимо моста, и увидел, как она тащится с сумкой, в которую запихала мокрый, только что выстиранный на реке плед, тяжеленный! Я подвез ее до дома. И всю дорогу она только смотрела на меня, во все глаза, как будто чего-то ждала. Не знаю, чего. Знаю.
Я только не мог сообразить, откуда появилась телеграмма. Ведь она была, телеграмма! А недавно ко мне сюда приехала Женя. Она молчала все эти годы, считая, что я отбываю наказание за то, что бросил ее. А тут приехала. Она рассказала, что накануне, двадцать восьмого августа, к ней на почту пришла Алена Дмитриевна. Она знала все про Женю, меня и тебя. И наедине попросила ее подделать телеграмму со штемпелем. Мол, когда я приду, она устроит скандал и заставит меня бросить Катю. А потом Женя должна будет подсуетиться, и быстренько вернуть меня себе.
Вот как все должно было быть…
Я даже испытал облегчение. Все эти годы иногда мне чудилось, что я сам все придумал, что не было ни этого шепота, ни этих поцелуев, что я неправильно все понял, и она погибла просто так. Но нет. Я понял так, как должен был понять. И она не просто
Она хотела, чтобы я пришел, она продумала все это
Не хочу больше об этом.
Хочу думать, что скоро все это закончится. Через три с половиной месяца я выйду.
Страшно подумать, сколько я здесь провел. Когда я понял свою ошибку, оправдываться было уже поздно.
Два раза в год приезжает Маркел, матушка намного чаще. Я перед нею очень виноват.
Я часто вспоминаю о тебе. Не о расставании, а о встрече. Ты вынырнула перед лодкой, прямо посреди моей жизни, рассерженная, с такими темно-сливовыми глазами, что у меня не было ни единого шанса.
Вероятнее всего, я тебя больше никогда не увижу, и это даже хорошо. Не хочу портить. Прошлое нам не принадлежит, оно просто есть. Когда мы виделись в последний раз, у тебя дрожала верхняя губа, и пальцы были такие цепкие, как мышиные лапки…
Помнишь, как мы купались за мостом, направо… Захотелось перекусить, и вместо того, чтобы одеться, дойти до моста и через мост, мы напялили одежду и переплыли в ней Юлу. Наш выход на главном
Костя»
Катерина поняла, что сидит на земле, и весь подол ее платья в вастюках и щепках почтового ящика. Она тяжело встала, и Костя, во время ее чтения вернувшийся и сидевший теперь на завалинке, поднял голову, пытаясь рассмотреть что-то в ее лице. Она вернулась в дом, взяла от порога принесенную им ковку, и вышла к нему:
– Ложь. Ни слова правды, все вранье. Ты убил ее, а теперь даже прах ее топчешь. Ее имя. Грязью обмазываешь. Зачем? Я знаю, зачем. Ты не человек. Убирайся отсюда, чтобы я никогда тебя не видела. Все неправда! И забери это.
Катерина швырнула на землю фурнитуру, как кидают кости дворовому псу.
– Конечно, неправда, Катя…
Он кивнул и ушел, теперь уже окончательно.
Митя тихо всхлипнул и бросился подбирать с земли витые ручки для сундука.
– Зачем ты его прогнала? – плакал он. – Мы же с ним вместе делали! Так старались, для тебя. Мы же для тебя старались, мама…
Теперь Катерине всюду мерещились враги. Она запретила Мите идти к кузнецу (назвать его вслух по имени не поворачивался язык), но и к Вене Маркелову тоже не пустила. Еще бы, наверное, все это – дружба Вени и Мити, их визиты в мастерскую ковки – подстроено заранее злокозненным умом Кости, при помощи верного Маркела. Мало того, что он следил за ней исподтишка: а, так вот чей взгляд она почувствовала на кладбище. И где именно, на могиле Алены. Подлец… И еще подбираться к ней через сына! Катерина задыхалась от гнева. Строго-настрого наказав мальчику даже носа не высовывать за порог, она бросилась к Оле Дубко.
По дороге она сообразила, что и Оля знала о Косте заранее. Но Олю она не винила: та умолчала, чтобы не поминать всуе убийцу лучшей подруги. Катерина на ее месте сделала бы так же.
Она начала прямо с порога:
– Вчера ты говорила о том, что у мамы тоже была своя преисподняя. Что ты знаешь об этом?
– Что ты хочешь услышать? – после секундной, такой заметной заминки откликнулась Ольга, и Катерина прижала ко рту ладонь. Но справилась с собой:
– На, прочти, – она протянула Ольге Костино письмо.
Ольга погрузилась в чтение, а Катерина места себе не находила и слонялась из стороны в сторону, как запертый в клетке тигр. Она ловила себя на том, что все это напоминает какое-то представление, только в очень реалистичной обстановке: по стеклу ползет муха, широко зевает дворняжка, на блюдечке лежит нарезанный огурец, и на подсоленных его срезах выступили капельки. Варенье из арбузных корок булькает на плите.
Ольга закончила читать письмо и излишне аккуратно сложила его, вернула в конверт.