Купно за едино!
Шрифт:
Застоялая кондовая обжитость и смущала Афанасия, который уже настраивался ка худшее. Поморской натуре претило сонное умиротворение там, где его не должно быть.
Тихое поскрипывание наверху вывело Афанасия из задумчивости. Он задрал голову и увидел над шатровым скатом крутящегося медного петушка. Кузьма тоже поглядел туда и ободряюще улыбнулся кормщику.
Пожарский принял их настороженно. Но когда вслед за Кузьмой и Афанасием вошел в покой Фотинка, радушно просветлел.
— Вспомнил, удалец, отшельника. Зачтется тебе, — пошутил
— Хотел ба, — залился краской Фотинка, не желая обижать князя. — Дак не отпустит меня ноне дядя от себя.
— Дядя? Какой дядя? — удивился Пожарский и, приглядевшись к навестителям, узнал Кузьму. — Ба, мужицкий вожатай! Чего ж немилостив?
— Пора суровая, Дмитрий Михайлович, — с почтением кланяясь, сказал Кузьма. — Сурово и поступать доводится.
— Хуже не знавал я поры, — горько подтвердил князь.
Был он бледен и остроскул, заметно прихрамывал — неудачно срослась перебитая голень. На лбу князя еще багровел заживающий рубец. И в движениях его ощущалась не до конца избытая хворобная слабость. Но перенесенные муки словно бы омолодили Пожарского, разгладив жесткие складки на лице. Одет он был по-домашнему, в широкую и долгую синюю рубаху с алой вышивкой на вороте, плечах и подоле, перепоясанную пестрым холщовым ремешком.
Сев в красном углу, Пожарский пригласил мужиков за стол с камчатой скатертью, догадливо усмехнулся.
— Мыслю, не киселя хлебать прибыли. Верно, с тою же нуждою, что и стряпчий Иван Биркин. Другой уж раз он приезжал.
— Биркина я в Тушине видывал, — не по старшинству выставился простодушный Фотинка.
— Вем про то, — спокойно молвил Пожарский. — Не токмо Биркин, а и многие знатные люди Тушина не миновали, многие обманулися. Аще по тем грехам всех судить — до второго пришествия господня не пересудим.
— Сам-то ты, Дмитрий Михайлович, без греха, чай, — напрямик высказался Кузьма.
— Без греха? — вскинул на него печальные глаза князь. — Нет, и я тож с грехом. В Зарайске крест Владиславу целовал. А не надо бы.
Пожарский принялся говорить, каким пагубным уроном чести обернулась для него присяга чужеземцу. За княжьим плечом, освещенная лампадкой, отсвечивала икона Георгия Победоносца, что пронзал копьем поганого змея. И чем печальнее становилось лицо Пожарского, тем суровее казался лик святого, словно Георгий тоже внимал покаянной речи, которая как бы добавляла ему истовости.
Чистосердечие князя проняло сдержанного помора. И вслед за Пожарским Афанасий заговорил о том, какие бедствия принесли русской земле разлад и смута. Вспыхнул отзывный трепетный огонек в глазах князя.
Нет, недолговечным будет покой в княжьих хоромах, в его белой горнице, где не гасла лампадка пред образом приснопамятного воителя и стены увешаны доспехами. Пусть не готов еще Пожарский взять меч в руки, но все же не по нему было вынужденное безделье. И потому так живо встрепенулся он, когда Афанасий стал толковать о смолянах, вынужденных осесть в негостеприимном
До конца выслушав кормщика, князь спросил:
— Впрямь ли в Нижнем наново ополчаться умышляете?
— Взаправду, Дмитрий Михайлович, — ответил Кузьма, терпеливо ждавший этого вопроса. — За посадский мир ручаться могу.
— За посадский? — с явным недовольством произнес князь. — А дворяне служилые, а дети боярские, а стрельцы?
— Будет у нас казна — объявятся и дворяне, княже.
— Разумно, — одобрил и тут же засомневался Пожарский. — А соберете ли казну? Рать зело справная надобна. Ляхи — искусные вои, супротив их с дубьем нечего лезть.
— Потщимся собрать, Дмитрий Михайлович. Торговые люди готовы помочь.
— Слыхал я, воевода ваш крепко занедужил.
— На Репнина и приказных надеи нет. Не в связке они с нами. Земским советом будем рядить.
Князь, нахмурившись, погладил рубец на лбу. Он никак не мог поверить, что посадские сами могут справиться с воинским устроением. Небывалый случай. Но рассудительность и твердость Кузьмы привлекали его.
— С Биркиным столкуйтеся. Он служивый люд подымать затеял. Ему без вас несподручно и вам без него не смочь…
— Заносчив стряпчий, — поморщился Кузьма. — Да и можно ли на него опереться? Ну-ка сызнова переметнется…
— Некуда. Ляпунова ему ни ляхи, ни бояре не спустят. А уж Заруцкий тем паче. Приперт Биркин. И посему вернее его ревнителя вам не будет.
— А ты сам, Дмитрий Михайлович? Нашим бы тщанием да твоим умением…
— Не гожусь я. Раны еще донимают. Так и Биркину ответствовал на его неотступные увещания. Призовите кого-нито другого. Родовитее.
— Никто иной, а ты нам люб. Мужики за тебя горой встанут.
— Мужики! — не скрыл досады Пожарский. — У мужиков я токмо и в чести.
— Дозволь-ка спроста молвить, княже? — поднялся Кузьма. Взгляд его построжал. Тяжелые руки крепко обхватили кушак на поясе.
— Говори, — пытливо глянул Пожарский на старосту.
— Не тебе бы, Дмитрий Михайлович, отпираться. Не родовитостью ты вселюдно дорог, а радением честным за отчу землю, умением ратным. Нешто тебе зазорно то? Нешто в боярских теремах приязни ищешь? Не таков, чай.
На один лишь миг мрачным отчуждением, как стужей, стянуло лицо Пожарского, но снова оно разгладилось.
— Может, и правда твоя, вожатай, — скупо улыбнулся князь. — Да что толковать о голове без тулова? Наперво о рати ваша забота.
Кузьма поднял с лавки принесенный им длинный сверток, развернул холстину и протянул Пожарскому саблю в богатых, украшенных серебряными бляхами ножнах.
— Прими, Дмитрий Михайлович, поминок от нижегородских торговых людей.
— Покупаете, лукавцы? — засмеялся несколько растерявшийся князь, однако подарок принял.
— Впрок дарим, — засмеялся и Кузьма. — Чей день завтра, а наш — сёдни.