Кураж. В родном городе. Рецепт убийства
Шрифт:
Она застенчиво пожала мне руку.
— Питер звонил, что вы приедете. Все готово.
Я последовал за ней. Внутри дома было удивительно чисто. Пахло полировкой для мебели. Полы покрыты голубоватым линолеумом, и на нем разложены терракотовые коврики. Жена Питера сделала их сама.
В. гостиной одна из стен была сплошь покрыта фотографиями. Пока жена готовила к столу, Питер показывал мне снимки.
Было ясно, что супруги любят друг друга. Это проявлялось в каждом взгляде, слове, прикосновении. Оба такие добродушные, отзывчивые.
— Вы
Питер ответил:
— Девять месяцев. — А его жена очаровательно покраснела.
Мы убрали посуду и потом весь вечер смотрели телевизор и болтали о скачках. Когда собрались спать, супруги начали извиняться:
— Мы еще не успели обставиться как следует…
— Мне будет вполне удобно.
Выспался я прекрасно.
Утром, после завтрака, пока Питер хлопотал по хозяйству, его жена показывала мне свой садик. Каждый цветок и овощ она, казалось, знала «в лицо». Растения были ухожены так же тщательно, как и все в доме.
— Питеру теперь приходится делать за меня всю домашнюю работу, — сказала она с любовью.
— Он очень заботливый муж.
— Самый лучший на свете! — горячо откликнулась она.
Мы выехали в Челтенхэм позже, чем собирались. Вверх на холм по извилистой дороге мы поднялись на большой скорости, не думая об осторожности. На наше счастье, в этот момент встречных машин не было. Но перед поворотом на главное шоссе мы заметили танковый перевозчик, наглухо загораживающий проезд. Бледному мрачному Питеру пришлось примерно с четверть мили ехать задом, прежде чем он смог развернуть машину. Танковый перевозчик удлинил наш путь миль на двадцать.
Несколько раз Питер восклицал с отчаянием:
— Я опоздаю!
Он был занят в первой скачке. А тренер, у которого он служит, требовал, чтобы Питер появлялся в весовой за час. Ведь тренеры должны объявлять, какой жокей скачет на их лошади, примерно за сорок пять минут до начала скачек. И если они рискнут и объявят жокея, который не явится, — то какие бы уважительные ни были на то причины, сам тренер не оберется неприятностей.
И тот тренер, для которого должен был скакать Питер, предпочитал не рисковать. Если ровно за час до скачки жокей не появлялся, он находил замену.
Когда мы добрались, до начала первой скачки оставалось сорок три минуты. От стоянки Питер бросился бежать, хотя мы оба понимали, что ему не успеть, — до весовой не близко. Я последовал за ним и когда подходил, со звонким щелчком включился репродуктор, и диктор стал объявлять лошадей и жокеев, участвующих в первой скачке. П. Клуни в списке не было.
Я нашел его в раздевалке, сидящим на скамье и обхватившим голову руками.
— Он не стал дожидаться, — с несчастным видом воскликнул Питер. — Я знал, что так и будет. Я знал! Вместо меня поставили Ингерсола.
Я посмотрел на Тик-Тока. В другом конце раздевалки он натягивал скаковые сапоги поверх
Тик-Ток заметил мой взгляд, состроил гримасу и сочувственно покачал головой. Но он не был виноват в том, что эту скачку отдали ему, и не считал нужным извиняться.
Хуже всего было то, что он победил. Когда алый камзол победителя проскочил финиш, я стоял рядом с Питером на жокейских скамьях. И услышал, как он сдавленно всхлипнул, — вот-вот расплачется. Ему удалось сдержаться, но глаза были влажные, и ни кровинки в лице.
— Не расстраивайтесь, — неловко ободрил его я, смутившись. — Это еще не конец света.
Конечно, ему не повезло, что мы опоздали. Но тренер, для которого он должен был скакать, — человек хотя и нетерпеливый, но разумный. Поэтому и речи не было о том, чтобы больше не приглашать Питера. В тот же день, попозже, Питер скакал на его лошади. Но она шла хуже, чем ожидали, и, захромав, сошла с круга. И в весовой он жутко всем надоел, твердя без конца про танковый перевозчик.
Мои дела были чуточку лучше. И хоть в скачке молодняка моя лошадь упала, прыгая через воду, я отделался травяными пятнами на брюках.
У молодого жеребца, на котором я в последней скачке должен был скакать для Джеймса Эксминстера, была такая же дурная репутация, как и у Ослика. И я опасался, что мне придется заканчивать скачку в единственном числе. Но, по непонятным причинам, мы от самого старта великолепно поладили с этим капризным животным. И, к моему изумлению, — а это чувство разделяли все присутствующие на ипподроме — мы перескочили через последний барьер вторыми. И на прямой у финиша, шедшей в гору, вырвались вперед. А предполагаемый фаворит закончил скачку четвертым.
Эта моя вторая победа в сезоне и первая в Челтенхэме встречена была гробовым молчанием. В загоне, где расседлывают победителей, я попытался как-то оправдаться перед Джеймсом Эксминстером:
— Мне очень жаль, сэр, но я не смог иначе…
Я знал, что он не поставил ни пенни на эту лошадь. А ее владелец даже не явился, чтобы полюбопытствовать, как она пройдет дистанцию.
Не отвечая, он задумчиво смотрел на меня. И я подумал, что этот тренер уже никогда — даже в самом крайнем случае — не пригласит меня. Бывает, что неожиданно победить так же скверно, как и проиграть на фаворите.
Я расстегнул пряжки подпруги и, надев седло на руку, стоял в ожидании, когда же разразится буря.
— Ну что ж, идите взвесьтесь, — неожиданно сказал Эксминстер. — А после того как оденетесь, я хотел бы поговорить с вами.
Когда я выходил из раздевалки, Джеймс стоял посреди весовой, разговаривая с лордом Тирролдом, лошадей которого он тренировал. Они замолчали и обернулись ко мне. Но я не смог разглядеть выражения их лиц — они стояли спиной к свету.
Джеймс Эксминстер спросил: