Курьер из Лондона
Шрифт:
– И не думай об этом! Так быстро я тебя не отпущу. Отдохнешь, подышишь свежим воздухом, подкормишься деревенским хлебом. – Потом обратился к Зосе: – Уже поздно, займи нашу гостью, а я скажу Яну, чтобы приготовил комнату для паненки…
Девушки остались одни.
– Можем обращаться друг к другу по имени, – сказала Иоланта, – мы почти ровесницы. Как ты думаешь, твой дедушка меня не осудит, если я закурю?
– Кури смело, – ответила Зося и покачала головой, когда Иоланта поднесла ей маленький золотой портсигар. – Дедушка сам проверит, постелила ли тебе Марта постель и затопил ли Ян камин. Он переживает, что теперь никто не навещает нас, и очень рад гостям.
– Я таким его себе и представляла, – сказала Иоланта. – Помню его как в тумане… Столько времени прошло! Но я приехала не к нему. Не к нему, а к тебе, Зося.
– Ко мне? – удивилась девушка.
– Розмарин расцвел под окном, – сказала Иоланта, пристально глядя в глаза Зоси. – Не понимаешь?
– Я просто поражена. Не ожидала, что пани… что ты… – А потом добавила спокойно, но выразительно: – Это не розмарин, а барбарис.
– Все в порядке, – глубоко вздохнув, ответила Иоланта. – Я боялась, что ошибусь… Мне необходимо установить контакт.
– С кем? – спросила Зося.
– Ты же знаешь с кем. Зачем спрашиваешь? Я могу разговаривать только с доверенным лицом Бохуна.
– Сегодня уже поздно. Постараюсь завтра сообщить пану ротмистру…
– Так нельзя, Зося, – остановила ее Иоланта. – зачем ты раскрываешь его чин? Помни, что мы не должны говорить больше того, что нам известно. Если бы я попала в руки гестапо, то по твоей вине имела бы лишнюю информацию о доверенном лице.
– Но ты бы не выдала его гестапо!
– Не знаю, – ответила Иоланта. – Мы должны быть осторожными и лишнего не говорить. Одно слово может погубить человека, раскрыть всю подпольную организацию.
– Извини, – прошептала Зося. Она почувствовала, как ее лицо покрывается румянцем, и это еще больше обескуражило девушку.
– Глупенькая ты! – Иоланта нежно обняла Зосю. – Нечего передо мной извиняться. Знаю, что ты хотела как лучше. Мы с тобой пока еще необстрелянные солдаты, хотя у меня немного больше опыта. На те два года, – усмехнулась она меланхолично, – на которые я старше тебя. В этот момент вошел старик Пшетоцкий.
– Вижу, вижу, девочки подружились. Наконец-то Зося будет иметь подругу по своему возрасту. Мы живем на отшибе, на безлюдье, к нам мало кто приезжает, если только иногда заглянет кто-нибудь из соседей. Даже в преферанс не с кем сыграть. Правда, один из соседей с детства ходит к нашей Зосе, но…
– Дедушка!
– Ну хорошо, хорошо, только смотри, чтобы Иоланта не отбила твоего Эдварда… Красивая ты, пани Кшеминьская. Признайся, сколько кавалеров из-за тебя голову потеряли? – Он хотел еще что-то сказать, но неожиданно раздавшийся снаружи шум прервал его. Он подошел к окну и отодвинул занавеску.
Девушки услышали скрип тормозов резко остановившейся автомашины, а потом тяжелые шаги за дверью, выходившей в коридор.
Ян замер у порога:
– Немцы!
– Открой! – приказал пан Пшетоцкий.
Когда Ян скрылся в прихожей, старик подошел к Иоланте:
– Девочка моя, если тебе нужно что-нибудь спрятать… – И, когда Иоланта отрицательно покачала головой, облегченно проговорил: – Слава богу!
3
Клос зажмурился. В зале, освещенном несколькими керосиновыми лампами, было очень светло.
– Слушаю вас, – долетел до него негромкий голос.
Обер-лейтенант удивился: голос принадлежал невысокому, чисто выбритому лысоватому старику. Слушая Гофберга, Клос представлял себе гордого, высокого мужчину, с аристократической внешностью, коротко стриженного, с пышными шляхетскими усами. А увидел человека, одетого в поношенную домашнюю куртку, похожего на учителя гимназии или почтового служащего.
– Я хотел бы видеть пана Пшетоцкого, – сказал Клос по-немецки, решив не показывать, что знает польский язык.
– Слушаю вас, – повторил хозяин дома.
– Я получил приказ расквартироваться в вашем замке.
– В моем замке? – спросил Пшетоцкий на чистом немецком языке с венским акцентом. – Мой замок был сожжен. Сожгли его в тридцать девятом. Если вы говорите об этом доме, то это всего лишь скромный флигель. Когда-то здесь проживала моя прислуга. А что касается расквартирования… Ну что ж, вы теперь здесь хозяева. Только не могу понять, почему выбрали именно мой дом…
Слушая Пшетоцкого, Клос подумал: гордость это или бравада старого шляхтича? А может, хозяин просто хотел щегольнуть своей аристократичностью перед этими двумя молодыми женщинами? Если бы на месте Клоса был кто-нибудь другой в немецком мундире, то эти уловки могли для старика плохо кончиться. Немецких офицеров раздражает национальная гордость поляков.
– Вам помочь выбрать комнату? Или вы сами? Надеюсь, господин обер-лейтенант не займет мою спальню…
– Разместите меня где вам будет угодно. Я пробуду здесь несколько дней. Только прошу учесть, что в свою комнату я проведу телефонную связь.
– Зося, покажи пани Иоланте ее комнату, а Марте скажи, чтобы постелила господину офицеру в комнате в мансарде, где нет печки.
Клос, едва скрывая улыбку, повернулся к стене и сделал вид, что рассматривает портреты толстых усатых предков хозяина дома. Пшетоцкий отвел немецкому офицеру неотапливаемую комнату, питая надежду, что тот не вынесет холода и быстро покинет усадьбу.
– Кто кроме вас проживает в доме? – спросил Клос, садясь в удобное кресло около стены. Он заметил, что Пшетоцкому это не понравилось.
– Кроме меня – моя внучка, ее подруга пани Иоланта Кшеминьская, дочь моего старого знакомого, и прислуга: камердинер Ян, его жена, которая занимается кухней, и их дочь Марта, она исполняет обязанности служанки. Теперь нам не требуется большой штат прислуги…
Клос присматривался к висевшей на стене сабле прекрасной старинной работы. Ножны и рукоятка ее были покрыты искусной тонкой резьбой. Только теперь он понял, что поведение Пшетоцкого продиктовано не высокомерием и не кичливостью. Это был трезвый расчет, основанный на знании психологии. Старик интуитивно чувствовал, что с немецкими офицерами необходимо разговаривать свысока, ибо у них в крови – почтение к аристократам. Называя свой большой многокомнатный особняк скромным флигелем и утверждая, что в этих условиях не требуется большая челядь, Пшетоцкий как бы хотел спросить немецкого офицера: «А какая прислуга была у тебя в Германии?»