Кутузов
Шрифт:
Другой курьер был отправлен в Париж. Послу Колычеву повелевалось обратиться к Бонапарту с предложением вступить с республиканскими войсками в курфюрство Ганноверское ввиду нерешительности берлинского двора занять эту страну своими войсками.
Россия была без пяти минут накануне новой войны...
На разводе все удивлялись тому, что не видят великих князей Александра и Константина. Государь во время вахтпарада очень гневался, но, против ожидания, никого не сделал несчастным.
В час дня, как обычно, был назначен обед на восемь кувертов. Были приглашены обер-камергер Строганов, адмирал граф Кушелев, Кутузов, вице-канцлер князь Куракин, обер-гофмаршал Нарышкин, обер-шталмейстер граф Кутайсов.
Разговор за столом вертелся вокруг похода в Индию, который должен подорвать могущество амбициозных англичан. Затем он перескочил на полководческие достоинства первого консула Франции, восстановившего в своей стране законность и порядок. Далее коснулся обширных приготовлений на западных границах России.
Думали же совсем о другом. Об уроне, который принесло запрещение торговать с Англией. О сумасбродном приказе Павла посадить великих князей под домашний арест. Об унизительном приведении их ко вторичной присяге отцу-императору, О том, что болезненное подозрение государя распространилось и на его супругу Марию Федоровну: двойные двери из спальни-кабинета в ее покои были теперь заперты на замок. О безумном намерении Павла объявить наследником престола малолетнего принца Евгения Вюртембергского...
Подавленное настроение за столом было у всех, кроме самого императора.
После обеда он милостиво шутил с Кутузовым и отпустил обычную остроту по поводу Строганова:
– Вот человек, который не знает, куда девать свое богатство!
Остановившись возле статуи Клеопатры, Павел заметил, насколько прекрасна эта копия. Затем он принялся рассматривать постамент, сложенный из нескольких сортов мрамора. Переведя взгляд вновь на скульптуру, император в задумчивости сказал:
– Эта царица умерла прекрасной смертью...
– Да, ваше величество, – согласился Михаил Илларионович. – Но она же доказала, сколь опасна женская красота. Перед ней не устоял Цезарь, она погубила Марка Антония. И все же, если бы Август не пренебрег ее прелестями, она едва ли лишила себя жизни. Ведь женская красота еще и эгоистична...
«Да, ежели бы с государем что-либо случилось, его Клеопатра – княгиня Гагарина небось не поднесла бы к своей груди ядовитую змейку. Униженная им императрица Мария Федоровна – вот кто всю жизнь оплакивал бы его...» – подумалось Кутузову.
– Нельзя доверять женщинам, Михайла Ларионович! – словно споря с ним, проговорил император. – Даже если это жена, все равно от нее пахнет изменой...
Вероломство первой супруги – Натальи Алексеевны оставило незаживающую рану в душе государя.
Напомнив Кутузову явиться вечером в гостиную комнату, Павел наклонил голову и, по обыкновению, резко повернулся на каблуках. Он отправился навестить малолетнего великого князя Николая, которому шел пятый год.
Во время свидания малыш спросил отца, отчего его именуют Павлом Первым.
– Потому, – отвечал тот, – что не было другого императора, который бы до меня носил это имя.
– Тогда, – сказал мальчик, – меня будут называть Николаем Первым.
– Если ты вступишь на престол, – поправил его Павел и погрузился в глубокое раздумье. Он долго глядел на сына, затем крепко поцеловал его и быстро удалился из комнаты.
В обычное время был накрыт вечерний стол на девятнадцать персон. Кутузов сидел между своей дочерью Прасковьей, фрейлиной ее величества, и графом Строгановым. По правую и левую руку императора находились великие князья Александр и Константин, оба растерянные и бледные. Разговор не клеился. Только государь был необычно оживлен, острил, рассыпал комплименты сидящей напротив него старшей дочери Кутузова. Но и он, поддавшись общему настроению, заметил:
– Что-то на меня напала чрезмерная веселость. Не иначе как перед печалью...
Затем он заговорил о сне, привидевшемся ему накануне: на него натягивали узкий парчовый кафтан, и с таким усилием, что император проснулся от боли.
«Государь верен своему мистическому настроению, – заметил про себя Михаил Илларионович, все более ощущая значительность происходящего. – Ведь и перед своим восшествием на престол он видел ночью, будто неведомая сила поднимает его вверх. Что же это – обостренная чуткость или случайное совпадение?»
В этот момент Павел на полуслове прервал свой разговор с фрейлиной Кутузовой и резко обернулся к старшему сыну:
– Сударь, что с вами сегодня?
Александр смешался.
– Государь! – через силу ответил он. – Я не могу сказать, что чувствую себя хорошо...
– В таком случае обратитесь к врачу и подлечитесь, – с улыбкой произнес император. – Надобно останавливать недомогание в самом начале. Чтобы не допустить серьезной болезни.
Великий князь ничего не ответил. Через несколько минут он чихнул. Павел тотчас весело сказал ему:
– За исполнение всех ваших желаний!..
Александр наклонил голову и потупил глаза.
Кутузов еще острее почувствовал, что все вокруг словно дошло до точки кипения. Он знал от нескольких гвардейских офицеров, что на поздний час назначено застолье у Палена, который невозмутимо сидел теперь между шталмейстером Мухановым и князем Юсуповым.
«Чересчур много совпадений! – подумалось Михаилу Илларионовичу. – Ведь именно сегодня обиженные императором екатерининские вельможи братья Зубовы и генерал Беннигсен пошли на вечеринку к Талызину. Что-то должно произойти. Это слишком напоминает 28 июня 1762 года. Значит...»
В этот вечер Павел особенно долго беседовал с Кутузовым о делах военных. Еще в декабре 1800 года составлено было три армии. Под Брест-Литовском располагалась армия под начальством Палена; при Витебске – под командованием генерал-фельдмаршала Салтыкова; Михаилу Илларионовичу вверены были войска, расквартированные под Владимиром на Волыни.
– В мае я намерен отправиться на ревю вашей и литовской армии графа Салтыкова, – говорил Кутузову император.
Впрочем, никто из главнокомандующих не трогался с места: граф Пален и Михаил Илларионович не расставались с Петербургом; Салтыков не покидал Москвы. И в этом плане, оставшемся только на бумаге, чувствовалось нечто гиблое, выморочное.