Кутузов
Шрифт:
Скромно пройдя вдоль стены к правому флангу, он сперва остановился у офицеров, разговаривая с некоторыми, а потом начал смотреть весь строй. Первым стоял унтер-офицер Московского мушкетерского полка в мундире со светло-малиновым воротником и обшлагами и красными погонами.
– Какой ты, дружок, губернии? – обратился к бравому московцу Михаил Илларионович.
– Малороссийской, ваше высокопревосходительство! – последовал ответ.
– Ба! Малороссиянин! – воскликнул Кутузов и, повернувшись к щеголеватому красавцу Милорадовичу, промолвил: – Благословенный край! Я провел там с корпусом мои лучшие годы. Люблю этот храбрый народ!..
Переступив во вторую шеренгу и пройдя ее, он узнал в ярославце с лиловым воротником своего любимца.
– Здравствуй, братец Семенов! Здравствуй, Чижик! А ведь я не знаю, из каких ты краев?
– Смоленский, ваше высокопревосходительство! – весело гаркнул богатырь.
– То-то, что смоленский, – как бы ожидая именно этого ответа, довольным тоном сказал Михаил Илларионович. – Смоляне все просмолены, все окурены войнами. Самые надежные солдаты. – И добавил, кивнув маленькому и уже тучному Дохтурову: – Оставить при главной квартире...
Главнокомандующий каждому из ординарцев и вестовых нашел по нескольку ласковых слов. Почти все они были уроженцами великорусских губерний, и о каждом он отозвался в различных выражениях и с искренней похвалой. Затем дежурный штаб-офицер вывел ординарцев и вестовых и указал им посты. Семенову надлежало находиться в коридоре, примыкающем к кабинету Кутузова. Обед шел со стола Михаила Илларионовича. В продолжение недели Сергей Чижик оставался при главнокомандующем, и не раз Иван Никитич Инзов требовал ярославца к Кутузову, который доверительно беседовал с ним.
Какими надеждами был преисполнен старый солдат все это время! Казалось, вот-вот будет отдан приказ идти на неприятеля. Но с 11 октября, когда в Браунау явился генерал Мак, положение русской армии угрожающе прояснилось. Правда, к удивлению всех австрийцев и даже русских генералов, Кутузов и после этого не оставлял позиции сряду пять дней, пока вполне не обрисовалось движение Наполеона.
В ночь на 16 октября всех ординарцев и вестовых потребовали в аванзалу. Едва они стали в строй, вышел Кутузов, заметно гневный, в сопровождении всего генералитета. Обратясь к выстроившимся, он как бы с досадой приказал им вернуться в свои полки. Потом, вертя в руках золотую, с екатерининским вензелем табакерку, вразумляюще пояснил:
– Цесарцы не сумели дождаться нас. Они разбиты. Немногие из храбрых бегут к нам. А трусы положили оружие к ногам неприятеля. Наш долг отстоять и защитить несчастные остатки их разметанной армии. Скажите это и вашим товарищам!..
Он повернулся и пошел во внутренние покои. Следом за ним направились генералы. Предстоял ночной военный совет. Он был недолгим. В кабинете, за столом с картами, утвердившись в покойном кресле, главнокомандующий изучающе оглядел всех и коротко бросил:
– Итак, армии Мака нет. От пятидесяти тысяч цесарцев уцелело лишь десять батальонов. Что будем делать?
Генералы, иные из которых воевали вместе с Суворовым на полях Италии и в швейцарских горах, один за другим поднимались и предлагали, несмотря на поражение австрийцев, идти вперед. Дохтуров, Багратион, Милорадович высказывались за немедленное наступление.
– Бонапарт будет застигнут врасплох. Мы можем разбить его по частям! – волнуясь, говорил Милорадович.
Кутузов слушал их спокойно, призакрыв глаза; только пальцы правой руки выбивали на столе тревогу. Когда все высказались, он кротко улыбнулся и заметил:
– Я ожидал только такого отзыва от русских героев. Ваше мужество порывает вас наступать, – он накрыл пухлой рукой карту на столе, – а мне осторожность отступать велит...
– Но Суворов поступил бы иначе! – не удержался Багратион, худощавый, рябоватый, с небрежно отпущенными бакенбардами и резко выдававшимся орлиным носом.
– Ваша правда! Это дело возможное, – тотчас возразил главнокомандующий. – Но только для Суворова. А Суворова у нас нет. Да и нас немного...
Он еще раз оглядел на карте вьющуюся с запада на восток синюю змейку Дуная и добавил:
– Лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и потом обманутым. Не забывайте, господа, что перед нами Бонапарт! У него сил вчетверо больше против нашего. Меж тем из России идет армия Буксгевдена, а из Италии – эрцгерцог Карл с большим корпусом. Сохранив войска, мы скоро удвоим наши силы и понудим французов растянуть коммуникации...
Кутузов медленно поднялся, заключив совет беспрекословным:
– Завтра поутру собрать армию у главной квартиры. Не хмурьтесь, господа, я приготовил вам сюрприз. Приглашаю всех к столу. Ужин, правда, более похож на ранний завтрак. Зато все в чисто русском вкусе. Будет студень из говяжьих ног, соленья с деревянным маслом, похлебка, жаркия и другие теплые кушанья. А на закуску – варенные в сахаре дыни...
Всю свою жизнь Михаил Илларионович отличался перед прочими начальниками особенным щедролюбием, гостеприимством и хлебосольством – как в своем доме, так и везде, где только ни останавливался. Он никогда не кушивал один: чем более было за его столом людей, тем было для него приятней и тем был он веселее. В этом заключалась одна из причин, что Кутузов никогда не имел у себя большого богатства, да и не заботился об этом.
Теперь, перед трудной дорогой, он желал приободрить главных своих командиров богатой трапезой и веселой беседой.
6
Ранним октябрьским утром полки были выстроены под Браунау, фронтом к Ульму.
Прошел слух, что армия двинется на французов. Часа два солдаты простояли на месте все с той же мыслью, что пойдут на Ульм. Так толковали и сами жители, вышедшие из города провожать русских воинов. Но вот раздался выстрел вестовой пушки на площади перед главной квартирой, означавший сигнал выходить на шоссе. И тут, к удивлению горожан и самих солдат, армию поворотили в обратный поход левым флангом.