Кузен Понс
Шрифт:
— Сударь, — начал Понс, — к сожалению, я в полном сознании, ибо чувствую, что скоро умру; смертные муки не минуют меня, такова, верно, господня воля!.. Позвольте представить вам господина Шмуке...
Нотариус поклонился.
— Это мой единственный друг на земле, — сказал Понс, — и я хочу сделать его своим единственным наследником; скажите, как нужно составить завещание, чтобы никто не мог его оспорить, ибо мой друг — немец и ничего не смыслит в наших законах.
— Сударь, оспаривать можно всегда и все, — заметил нотариус. — В этом и заключается неудобство человеческого правосудия. Но есть неоспоримые завещания...
— Какие же? — спросил Понс.
— Нотариальное завещание, составленное в присутствии свидетелей, которые удостоверят, что завещатель
— У меня нет никого, всю свою любовь я сосредоточил вот на нем, на моем дорогом друге...
Шмуке молча плакал.
— Итак, если у вас только дальние родственники по боковой линии, закон предоставляет вам право свободно распоряжаться своим движимым и недвижимым имуществом, и если вы завещаете его не на условиях, осуждаемых моралью (ибо мы знаем такие завещания, которые оспаривались из-за странностей завещателя), то нотариальное завещание не может оспариваться. Действительно, личность завещателя удостоверена, нотариус констатировал состояние его рассудка, подпись не вызывает никаких сомнений... Однако завещание, написанное собственной рукой завещателя четко и согласно установленной форме, тоже вряд ли может оспариваться.
— По некоторым соображениям я решил собственноручно написать завещание под вашу диктовку и вручить его моему другу, который здесь присутствует... Так можно?
— Вполне! — сказал нотариус. — Угодно вам писать? Я буду диктовать...
— Шмуке, дай сюда мой письменный прибор Буль. Сударь, прошу вас диктовать мне вполголоса, возможно, что нас подслушивают.
— Итак, прежде всего скажите мне, какова ваша воля? — спросил нотариус
Через десять минут тетка Сибо, которую Понс заметил в зеркало, увидела, как нотариус перечитал завещание, пока Шмуке зажигал свечу, а затем запечатал его; Понс отдал завещание Шмуке, наказав запереть его в потайном ящичке секретера. Завещатель попросил ключ от секретера, завязал его в уголок носового платка и спрятал платок под подушку. Нотариус, которого Понс из вежливости сделал душеприказчиком и которому завещал ценную картину, ибо закон не запрещает нотариусам принимать такие подарки, выйдя из спальни, наткнулся в гостиной на тетку Сибо.
— Ну, как, сударь, господин Понс не забыл меня?
— Где же это, голубушка, видано, чтобы нотариус выдавал доверенную ему тайну, — ответил г-н Троньон. — Одно могу вам сказать: корыстолюбивые планы многих будут расстроены и надежды их обмануты. Господин Понс составил прекрасное, разумное завещание, завещание, достойное патриота, которое я вполне одобряю.
Даже и представить себе нельзя, как разыгралось от этих слов любопытство тетки Сибо. Она сошла вниз и провела ночь у постели мужа, но твердо решила в третьем часу оставить около больного сестру Ремонанка, а самой подняться наверх и прочитать завещание.
Приход мадмуазель Элоизы Бризту в половине одиннадцатого ночи не вызвал подозрений у тетки Сибо. Но она очень боялась, что танцовщица упомянет о тысяче франков, которую дал Годиссар, и потому с почетом, как знатную особу, проводила прима-балерину наверх, рассыпаясь в любезностях и льстивых уверениях.
— Да, милочка, здесь вы куда больше к месту, чем в театре, — сказала Элоиза, подымаясь по лестнице. — Советую вам не выходить из своего амплуа!
Элоиза, которая приехала в карете вместе со своим другом сердца Бисиу, была в роскошном наряде, так как собиралась на вечер к Мариетте, одной из самых известных примадонн театра Оперы. Жилец со второго этажа, г-н Шапуло, владелец позументной торговли на улице Сен-Дени, возвращавшийся с женой и дочерью из «Амби-гю-Комик», был ослеплен, так же как и его супруга, красотой и нарядом особы, с которой они повстречались на лестнице.
— Кто это, мадам Сибо? — спросила г-жа Шапуло.
— Да так, нестоящая плясунья... Заплатите сорок су и хоть каждый вечер любуйтесь, как она в полуголом виде перед публикой ломается, — шепнула тетка Сибо на ухо бывшей лавочнице.
— Викторина, ангел мой, посторонись, дай пройти даме! — сказала г-жа Шапуло дочери.
Элоиза правильно истолковала возглас испуганной мамаши и повернулась к ней:
— Сударыня, ежели ваша дочь не спичка, она не воспламенится, потершись об меня.
Самого г-на Шапуло Элоиза подарила взглядом и приятной улыбкой.
— Ей-богу, она очень красива и не на сцене, — заметил г-н Шапуло, задержавшись на площадке.
Супруга так ущипнула его, что он чуть не вскрикнул, и втолкнула в квартиру.
— У вас, — сказала Элоиза, — третий этаж почище, чем у людей пятый, никак не долезешь.
— Ну, лезть-то вам дело привычное, — съязвила тетка Сибо, открывая дверь в квартиру к Понсу.
— Что же это, голубчик, — воскликнула Элоиза, входя в спальню, где старый музыкант лежал на кровати, бледный и исхудавший, — вы себя так плохо ведете? В театре беспокоятся. Но, знаете, у всех дела, и при всем желании не выберешь минутки навестить друзей. Годиссар каждый день собирается, а потом как пойдут с утра всякие неприятности по театру... Но мы все вас любим...
— Мадам Сибо, — сказал больной, — будьте добры, оставьте нас, нам надо поговорить о театре, о месте капельмейстера, которое я занимал... Шмуке проводит мою гостью.
Понс кивнул Шмуке, и тот выставил тетку Сибо из комнаты и запер дверь.
«Вот чертов немец, и он туда же!.. — подумала она, услышав, как многозначительно щелкнула задвижка. — Уж конечно, это господин Понс его подучил... Ну, вы мне за это заплатите, голубчики... — утешала себя тетка Сибо, спускаясь по лестнице. — Ладно, если эта плясунья упомянет про тысячу франков, я скажу, что это театральные штучки».
И она уселась у изголовья Сибо, который жаловался, что у него все внутри огнем жжет, так как Ремонанк, воспользовавшись отсутствием жены, дал ему попить отвару.
— Прелесть моя, — сказал Понс танцовщице, в то время как Шмуке выпроваживал тетку Сибо, — я верю только вам и потому прошу вас найти мне честного нотариуса, который мог бы завтра утром ровно в половине десятого прийти сюда для составления завещания. Я хочу оставить все, что имею, моему другу Шмуке и рассчитываю, что нотариус поможет своим советом моему бедному немцу, если его начнут донимать. Вот почему мне нужно, чтобы нотариус был человеком всеми уважаемым, очень богатым, чтобы он стоял выше всяких соображений, которые заставляют служителей закона поступаться совестью, — бедный мой наследник должен найти в нем верного защитника, Бертье, преемнику Кардо, я не доверяю, а у вас такое обширное знакомство...
— Есть у меня один на примете! — воскликнула танцовщица. — Нотариус Флорины и Графини дю Брюэль — Леопольд Аннекен, человек добродетельный, он даже не знает, что такое лоретка! Настоящий папаша, посланный нам судьбой, прекрасный человек, он не позволяет нам тратить на глупости наши же денежки, я так его и называю — кордебалетный папаша, ведь он всех моих подружек научил бережливости. Прежде всего, дорогой мой, у него шестьдесят тысяч ренты, сверх конторы. Потом таких нотариусов, как он, теперь и нет! Всем нотариусам нотариус. Идет — сразу скажешь: нотариус, спит — то же самое: нотариус. И детей он, верно, наплодил сплошь одних нотариусят... Конечно, человек он тяжелый и педант; но зато во время исполнения обязанностей ни перед каким начальством не спасует. Никогда у него не было мимолетных «бабочек», такой муж — ископаемое! Жена его обожает и никогда не обманывает, хотя она и жена нотариуса... Лучше нотариуса во всем Париже не сыщешь. Патриарх, да и только! Он не такой проказник и шутник, каким бывал Кардо с Малагой, но он и не сбежит, как тот мозгляк, что жил с Антонией! Я пришлю его завтра в восемь часов... Можешь спать спокойно. Впрочем, я надеюсь, что ты еще встанешь и сочинишь для нас хорошую музыку; но, знаешь, жизнь пошла одна грусть! Антрепренеры зажимают, короли прижимают, министры нажимают, богачи ужимают... У артистов здесь больше ничего нет! — сказала она, ударив себя в грудь. — Такое время пришло, хоть ложись и умирай... Будь здоров, старик!