Кузьма Минин
Шрифт:
Все рассмеялись.
— Ого, да ты бойкий! — довольный шуткой парня, промычал хозяин.
— Радость во мне, что до хороших людей добрел. Сам знаешь, обуют Филю в чертовы лапти — и ходи! Можешь на такого нарваться: он тебя продаст и выдаст, чтобы выслужиться.
— Спасибо на добром слове, спите. Не лишнее бы покалякать с вами о делах, да уж ладно… завтра.
Хозяин плюнул в лучину. Зашипела, погасла. Гаврилка проворчал: «Осип, потеснись, чай, не дьяконица!»
Вскоре опять послышался его голос:
— В
— Ну, и слава тебе, господи! Давно пора.
Хозяин прошептал молитвы, почесался.
— А ты сам-то кто? — продолжал Гаврилка. — С вида черносошник, а языком на слобожанина смахиваешь?!
Наступила тишина.
Хозяин обдумывал ответ.
— Ладно. Завтра скажу, — неохотно откликнулся он.
Поворочались, повздыхали парни, а затем уснули крепким здоровым сном.
Утром Гаврилка услышал разговор. Было темно. Свет в избу не проникал, так как волоковые, вырубленные в полбревна в двух венцах, оконца были закрыты плотно подогнанными досками-заставнями.
Голос хозяина:
— Поднялись, стало быть?
— Точно, Харитонушко, куда там! Все как один.
— Кто же с ними?
— Зарайский… Митрей Пожарский… Сам вызвался первым идти к Москве.
— Смелой, стало быть?
— Как сказать! Резвый!
Голоса умолкли, но ненадолго.
— Вот я и думаю… Столкнется ли стрелец-то с ними, Буянов?
— Должны бы столкнуться.
Гаврилка привстал на своем ложе.
— Буянов? — воскликнул он с удивлением. — Не стрелецкий ли то сотник?!
— Ты што?! Разве не спишь?! — озадаченно спросил хозяин.
— Да нет, вроде не сплю.
— Буянова-то знавал, нешто?
— Как не знать!.. Под Смоленском сдружились.
— Так вот. Ночевал он тут. На заре укатил.
— Истинный бог?!
— Что же я тебе врать буду?
— А я и не знал!..
— Вот те и на! Рядом с тобою спал человек, а ты не знал?
Гаврилка вскочил, бросился к двери.
— Сядь! Лапоть коня не обгонит! Молви-ка лучше: куда бредете?
— Куда, куда! — с досадой в голосе ответил Гаврилка, — в Москву. Что же ты мне раньше-то не сказал?!
Он лег навзничь расстроенный, опечаленный.
— Ой, и не легко же, братцы, войти в Москву! У всех застав стража. Намедни нашли в санях у мужиков пищали и самопалы под зерном, поотбирали, а возчиков в прорубь спрятали… Я сам-то еле ноги унес. И меня хотели заодно.
— А Буянов вон ускакал и дочку свою, Наталью, оставил. Плакал вчера дядя… «Пытают, говорит, мою девчонку. Тело ее белое жгут».
Этого Гаврилка никак не ожидал.
— Жгут! Да как же это так?! Наталью?! Кто жгет?!
В голосе его послышались слезы.
— Ныне просто. Чему дивиться?! Огня хватит.
— Да где же она, голубка, там? Не знаешь?
— Где? В Кремле у тайного начальника, под Чудовым будто монастырем… Отец сам не знает. Скоморох
Разбуженные этим разговором, поднялись и другие ночлежники. Чья-то рука выдернула из стены втулку. Хлынул утренний воздух. В полусвете видны стали два мужика, сидевшие у стены в унынии.
— Вербами запахло… — сказал один из них и вздохнул.
— Время. Вход в Ерусалим семнадцатого. Скворцы вернулись. Будет ли патриарх-то токмо на Пожар-площади?
— Какая там Пожар-площадь! Больно нужна она им, супостатам!
Какой-то человек в кафтане нагнулся, оглядел Гаврилку.
— Волосы-то пригладь! В Москве лохматых не любят.
— А ты московский?
— То-то и дело. Ты в Москву, а я из Москвы… Бобыль я — не все ли равно, где мне помирать.
— Вот бы и помер в Москве. Чего же лучше!
— Да нет уж я так!
Все рассмеялись.
— На дорогах-то скорей ухлопают, — усмехнулся Гаврилка. — От волка убежишь, а на медведя попадешь!
Хозяин явно сочувствовал словам Гаврилки.
— Шпыняй! Шпыняй! Так ему и надо! Видать, ты парень дельный.
— Гляди сам — не зря небо коптим. Мыслю имеем!
Хозяин, указав человеку в кафтане на Гаврилку, шепнул:
— Поведай. Ему можно. Парень наш.
Тот перекрестился.
— Сохрани нас, господи! — вздохнул он. — Слухарей много развелось. Опасаюсь.
— Ничего, здесь свои люди.
— Тогда слушай… В Москве бунт готовится… Князь Андрей Голицын заводчиком… будешь там — найди старика Илью Гнутова в Земляном городе у вала… ВорОтник [29] он… Шепни ему одно слово «сокол», и он всё вам укажет… Сам я боюсь бунтов… Не хочу… Меня тоже звали, да нет, бог с ними! Хворый я.
Гаврилка жадно слушал незнакомца. У его товарищей тоже глаза разгорелись.
— Крепостных-то принимают? — спросил Олешка.
— Не слыхал, — ответил тот.
— Беда! Помереть за родину и то не дают нашему брату.
29
Воротник — сторож крепостных ворот.
— Не верят нам… Опасаются.
Ребята вздохнули, поднялись, чтобы снова идти.
— Помоги, господи, мне хотя бы двоих положить, а третий уж пускай и меня порешит… А может, и трех сподобишь, господи, ухлопать! — перекрестился Гаврилка.
— Ничего. Парень ты здоровый, и с пятком справишься.
— Ну прощайте! Помолитесь о нас!
Следующую ночь парни под видом погорельцев спали в монастыре св. Саввы.
Монахи встретили беглецов без особой радости, но не показывали и недовольства. Наружно они держали себя, как и всякие монахи, кротко, смиренно, вздыхали и крестились. Видно было, что они порядком-таки запуганы.