Кузнечик
Шрифт:
– Какие я могу получить гарантии, что ты никому об этом не расскажешь? – продолжает давить Кадзи.
– Я занимаюсь этим пятнадцать лет. Тебе придется мне довериться. Или поинтересуйся у того парня, который нас познакомил.
– Но как я могу быть уверен в том, что ты не станешь меня этим шантажировать? Откуда мне знать, что ты не предашь меня?
Кит отключается, не ответив. «Вот же заноза», – думает он. Подозрительные, малодушные людишки вроде него все время суетятся, пытаясь почувствовать себя в безопасности. Они не умеют строить долгосрочные планы и разрабатывать стратегию; они просто реагируют, когда что-то уже случилось, бесконечно пытаясь исключить неопределенность. Но никогда не успокаиваются, потому что поводы для беспокойства бесконечно множатся.
Сигнал светофора на переходе переключается на зеленый, и Кит делает шаг на перекресток вместе со всеми остальными ожидавшими на обочине пешеходами. Толпа выплескивается на проезжую часть, люди спешат и обгоняют друг друга, пытаясь занять наиболее удобную позицию, – это немного напоминает маневры на поле боя. Кит переходит дорогу и сворачивает направо. Вход в метро с другой стороны расположен ближе, но он просто движется вместе с потоком людей.
– Кто-нибудь видел, что произошло?
Кит оборачивается на раздающийся поблизости женский голос. Молодая женщина с короткой стрижкой, с его стороны дороги. Она стройная, но ощущение от нее внушительное, и ее голос звучит жестко и грубо, когда она обращается к проходящим мимо людям.
– Никто ничего не видел?
Потоки света от уличных фонарей, неоновых вывесок и полицейских маячков бросают розовые и красные отсветы на ее бледное лицо.
– Эй, ты! Ты что-то видел?
Она стоит прямо перед Китом. На ее губах непринужденная улыбка, как будто они уже давно друг с другом знакомы, но в глазах с азиатским разрезом словно что-то затаилось. Ее ярко-красные губы извиваются на ее мертвенно-белом лице, как два слизня.
– Что я должен был видеть?
– Только что произошедший несчастный случай. Одного из моих коллег сбила машина. Так ты что-нибудь заметил?
– Не знаю, что ты имеешь в виду под «чем-нибудь».
– Ты видел того, кто его толкнул?
Это немного выводит Кита из равновесия, но он мгновенно берет себя в руки. В его голове пульсирует кодовое имя: «Толкатель».
– Нет, – говорит он глухим голосом.
Вспоминает сцену, которую наблюдал из окна отеля. Однако не чувствует необходимости об этом ей рассказывать. Человек выскочил на проезжую часть, другой человек прошел за его спиной. «Так это все-таки был Толкатель».
– Я никого не видел.
Она сжимает челюсти и пристально смотрит на Кита.
– Хорошо, ладно; если что-нибудь вспомнишь, свяжись со мной, ладно?
И настойчиво протягивает ему визитную карточку.
Он смотрит на карточку. На ней написано название фирмы. «Фройляйн». Губы Кита кривятся в ухмылке. Он знает эту контору.
– Так ты работаешь на Тэрахару?
– Ты знаешь директора? Тогда тебе должно быть что-то известно о несчастном случае. Ну же!
– Толкатель, – медленно произносит он, желая ее проверить.
Она приподнимает бровь.
– Так ты тоже знаешь о Толкателе?
Подается вперед и пытается схватить его, но он отбивает ее руку.
По мере того как Кит спускается по лестнице в метро, уличный шум стихает. Он проходит через турникеты, затем на платформу. Смешивается с потоком других пассажиров. Вскоре прибывает поезд, выкрашенный в желтый цвет. Удачно совпало: человек, сидевший на крайнем месте, выходит, и Кит занимает его место. Пьяная женщина, сидящая по соседству, раздраженно таращится на него, как будто собираясь устроить склоку, но, оценив его рост, отворачивается.
Он вытаскивает из внутреннего кармана своего костюма книгу и открывает ее на закладке. Читает сцену, которую читал уже множество раз. Спустя некоторое время из динамика раздается сообщение о следующей остановке. В это мгновение Кит ощущает, что сиденье напротив начинает дрожать. «Только не снова…» Он с досадой прищелкивает языком. Теперь не только сиденья, но и все окружающее пространство подергивается мелкой рябью, контуры всех предметов размываются. Это не физическая вибрация – нет, это его собственное головокружение. Такое периодически происходит в последние шесть месяцев. Всегда одно и то же. Его зрение затуманивается, потом наступает темнота. А когда зрение возвращается, один из них уже сидит рядом.
Один из них – это призрак кого-нибудь из людей, которых он убил. Они всегда выглядят такими самодовольными, словно никуда и не уходили и постоянно были рядом. Как будто собираются сказать ему: «Вот ты и попался!»
Сейчас происходит то же самое. Когда головокружение проходит и он открывает глаза, на сиденье прямо напротив него сидит женщина.
Все остальные пассажиры исчезли. Они были там всего мгновение назад. Мужчина, читавший газету. Девочка в форме ученицы старших классов, смотревшая на экран своего телефона. Офисный менеджер, который дремал стоя, схватившись рукой за висячий поручень. Все пропали. Единственный человек, которого он видит, – это женщина напротив; ее длинные волосы с перманентной завивкой спускаются крупными локонами, красивые глаза, правильный нос, стильный серый брючный костюм. Она улыбается и застенчиво машет Киту изящной рукой.
Это странное чувство: сидеть напротив кого-то в совершенно пустом вагоне поезда.
Она – ведущая новостей, которую он заставил совершить самоубийство пять или шесть лет назад. Несмотря на то что ее работой было просто сообщать новости по телевидению, у нее было обостренное чувство справедливости, и, когда появлялся сюжет, который вызывал у нее сомнения, она начинала собственное расследование, не обращая внимания на предупреждения от ее начальства, чтобы она держалась подальше. Она была особенно настойчивой, когда дело касалось политиков, пытавшихся прикрыть свои грязные делишки. Политики не любят, когда журналисты суют нос в их дела, даже если им нечего скрывать, – и уж тем более, если им есть что скрывать. Так что, естественно, им хотелось ее проучить.
Но, к сожалению, она не хотела понимать намеков – просто потому, что была немного упрямой. Все уговоры и даже давление приводили только к тому, что ее решимость усиливалась – вплоть до одержимости. В конце концов это стоило ей жизни.
Она рассердила политиков, которых сердить было опасно, и Кит получил заказ.
– В этом весь смысл журналистики, – сказала она ему в номере отеля перед тем, как убить себя. Ее голос дрожал от напряжения, но в ее словах была убежденность. Это был ее манифест. – Я не могу смотреть на то, как нарушается справедливость.