Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
— Да, уехали, — ответил Глаголев, как показалось Николаю Марковичу, с той лаконичностью и даже сухостью, какая до сих пор в нем и не предполагалась, — о слоеном пироге с сыром Глаголев уже не думал — способность удерживать в памяти разные мысли одновременно для него действительно была уже затруднена.
45
Тамбиев условился с Бардиным, что явится в Ясенцы, но, приехав туда, застал только Ольгу.
Иоанн был на Остоженке. Иришка все чаще задерживалась в родительском обиталище у Второй Градской — в этом году она заканчивала десятый. Знатные иностранцы
Тамбиев был поражен, как изменился бардинский дом и сам строй жизни в нем за эти полтора года.
Прежде сад, в котором хозяйкой была Ольга, был завидно ухожен, а милая обитель Бардиных была во власти веселого хаоса. Но странное дело: как ни чист и привередливо охорошен был сад, гости стремились его побыстрее покинуть, в доме они чувствовали себя уютнее. Ныне равновесие установилось: чистота, почти госпитальная, была и в саду, и в доме. Да и Ольга чем-то была похожа на сестру-хозяйку… Большая, холено-пышная, она ходила из дома в сад и из сада в дом тем величаво-спокойным шагом, который обнаруживает и душевный покой, и благополучие, и уверенность в себе, и немножко власть.
Она повела Тамбиева по дому и по участку, будто он попал сюда впервые.
— Вот этот стол смастерил Егор, — указала она на стол, накрытый яркой дачной скатертью. — И где у него это все было раньше?.. А вот это тоже он… — выдвинула она табурет из-под стола. — Только надо похвалить: ну так, не грубо: «А знаешь, Егорушка, у тебя получается!» — горы свернет! Прошлый раз сказала: «Егор, да неужели ты и косить умеешь?» Взял косу и выкосил участок вместе с кабачками и нарциссами…
Видно, она это рассказывала не впервые. И нехитрый рассказ о милых шалостях Бардина поднимал ей настроение — она повеселела.
— Вот взгляни, какие у меня помидоры! — Она разгребла белой рукой ботву, глянули плоды, изжелта-оранжевые и пунцово-красные. Она сорвала тот, что покрупней, взяла на ладонь — он лежал на гладкой ее ладони сытый и бесстыдно полнокровный. — Ты видишь, какая прелесть… — Она разломила помидор, он распался по едва заметной бороздке, и Тамбиев увидел две его половинки, точно заиндевевшие внутри.
Они возвращались в дом, и она несла на раскрытых ладонях по половинке помидора, будто похваляясь ими перед туей, перед молодой яблонькой, перед сиреневым кустом, давно отцветшим.
— Мне сказали, у вас там на Кубани земля… «бери — не хочу». А мне было бы не очень интересно там. В самом деле, какой интерес в легкой добыче? А вот когда ум и ум, труд и труд… это счастье. Трудное счастье самое счастливое, не так ли?..
— Кубань — это нечто иное, — печально сказал Тамбиев. — «Бери — не хочу» — это не Кубань…
— Как не Кубань? — возразила она. — Там земля — благодать, всем известно.
— А с нее и спрос как с благодати, — сказал Тамбиев.
— Ну, не спорю, Николай…
— А тут было трудно? — спросил Тамбиев и впервые заметил ее испытующий взгляд: ей померещилось, что Тамбиев спрашивает не только об ухоженных грядках.
— Копать — нелегко, — она сделала попытку вернуть разговор к огороду. — Но я одолела… — Она вошла в дом. — Меня на три таких дома хватит, Николай… — сказала она, пошире раздвигая шторы. — Мне бы хотелось обставить дом по-своему… — она засмеялась без смущения. — Стыдно сказать: дом был пропитан этими ее недугами и этими лекарствами!.. — Она взглянула на настенные часы, Тамбиев
— Ну, а он… как он?
— Что именно… он?
— Видит все это?
— Конечно, видит, но это его… мягкая рука. Понимаешь, Николай, у такого человека рука должна быть покрепче…
— А она у него не крепка?
Она рассмеялась:
— Ну, ты же знаешь.
Приехал Бардин, при этом не один, а с Иоанном — заехал на Остоженку, уговорил поехать, другого такого случая встретиться не будет.
Иоанн увидел Тамбиева, поднял руки, здоровую взвил в охоту, надо было бы достать загривок, добрался и до загривка, вот больная бессильно дернулась и остановилась у груди, пришлось ее возвращать в прежнее положение с помощью руки здоровой.
— Видел Якова? — спросил Егор Иванович, усаживая Тамбиева против себя. — Рассказывай…
Иоанн сел у окна, странно робкий, на себя не похожий, — казалось, он заранее согласился с тем, чтобы бразды беседы были у сына. Тамбиев говорил, а Бардин слушал, изредка вставляя словцо.
— Тут был его начмед армии. Ну, известный московский доктор, чинил сердца академикам российским… Так он говорит об Якове: держит армию в строгости и себя не щадит. — Бардин умолк, испытующе посмотрел на Тамбиева: — Ты скажи, Коля, мне, положа руку на сердце. Строг Бардин, а?
— Пожалуй… — нехотя согласился Тамбиев — он понимал деликатный характер этого разговора и не очень шел на него.
— Но чувствуется… командарм, который может поднять армию на немца?
— Мне кажется, да, — Тамбиеву еще не было понятно, куда клонит Егор Иванович.
— Молодец Яков! — вырвалось у Егора Ивановича, и он взглянул на отца, будто приглашая его разделить радость. — Как ты, батя?..
Иоанн молчал — он положил больную руку на ладонь здоровой, положил бережно, как кладут малое дитя, того гляди, погладит.
— А он там улыбаться не разучился? — вдруг спросил Иоанн. — Ну, он вот так и ходит, сдвинув брови, а? — Что-то нащупал хитрый Иоанн в этом разговоре такое, что его немало заинтересовало.
Тамбиева подмывало сказать старому Бардину дерзость — да есть ли у него право судить того, кто в пекле!
— Главное, чтобы дать немцу по загривку, а там он может и без восторга!..
— Верно, Николай: главное намылить немцу шею, а как он это сделает — не мое дело!.. — возликовал Егор Иванович — у него это вызвало такую бурную радость потому, что была возможность дать очередной бой старому Иоанну.