Квантовая ночь

Robert J. Sawyer

Quantum Night

Некоторые мои коллеги с факультета психологии Университета Манитобы считают преподавание неудобством – «неотвратимым злом», как его называл Менно Уоркентин,

возмущаясь количеством времени, которое оно отнимает от его исследований, – однако я обожаю преподавать. О, возможно, не так сильно, как люблю бананы, или смотреть по десятку старых эпизодов «Умерь свой пыл» или «Замедленного развития» [1] кряду, или фотографировать в телескоп шаровые звёздные скопления, но если брать только то, за что мне платят деньги, то преподавание – одно из самых любимых моих занятий.

Да, учить первокурсников – та ещё морока: огромные аудитории, заполненные спёртым воздухом и бесконечными рядами исходящих страхами подростков. Хотя мой собственный первый курс был больше двадцати лет назад, я живо помню, как записывался на вводный курс психологии в надежде разобраться в сбивающей с толку мешанине тревожности и влечений, что бушевала тогда – да и сейчас тоже – внутри меня. Cogito ergo sum? Скорее, sollicito ergo sum – беспокоюсь, следовательно, существую.

Но тем серым утром у меня было занятие по курсу «Неврология этики» для третьекурсников, на который записалось меньше студентов, чем в феврале дней, и это сделало возможным не только лекцию, но и диалог.

На прошлом занятии у нас была оживлённая дискуссия о Ватсоне и Скиннере, конкретно – об их идее о том, что люди – не более чем реагирующие на стимулы машины, чей «чёрный ящик» мозга предсказуемо реагирует на входные сигналы. Но сегодня, вместо того чтобы продолжить разрушение бихевиоризма, я счёл необходимым уклониться на тёмную сторону, продемонстрировав с помощью смонтированного на потолке проектора фотографии из Саваннской тюрьмы, появившиеся на ВикиЛикс [2] в эти выходные.

Некоторые из них были просто отдельными кадрами из видеозаписей камер наблюдения; охранники на них сняты камерой под потолком и не позируют. Хотя изображённое на них было жестоко, не эти фото были самыми страшными. Нет, по-настоящему тошнотворными – до колик в животе, до желания отвести взгляд, до отказа верить своим глазам – были постановочные фото напоказ: фото охранницы, которая поставила ботинок на спину заключённой и с радостной рожей показывает большой палец кретину, держащему айфон; фото двоих мужчин в униформе, подбрасывающих измождённого голого заключённого к потолку, да так сильно, что, как показал позже рентген, его череп треснул в трёх местах. Снимок усатого сержанта, присевшего над лежащим заключённым и испражняющегося ему на грудь, – одной рукой он зажимает заключённому рот, другой показывает знак мира; фото потом прогнали через Инстаграм, чтобы сделать его похожим на старомодный снимок «Поляроида», с белой рамкой и прочим.

У меня закрутило в животе, когда я демонстрировал всё это слайд за слайдом, одно злодеяние за другим. Господи, да ведь прошло уже шестнадцать лет с Абу-Грейб и полстолетия со «Стэнфордского тюремного эксперимента» Филипа Зимбардо. Мало того что, как предполагается, охранникам рассказывают о ситуативном давлении и учат ему противодействовать, двое из запечатлённых учились на курсах надзирателей. Они знали о Зимбардо; они знали об экспериментах Стэнли Милгрэма с электрошоком и подчинением авторитету; они читали конспекты отчёта Тагубы о зверствах в тюрьме Абу-Грейб.

И всё же, несмотря на то что их специально учили распознавать эти «ловушки» и избегать их – слово на первый взгляд безобидное, но, если задуматься, подразумевающее падение в бездну, следование за Люцифером в самое пекло ада, – эти мужчины и женщины дегуманизировали того, в ком ощущали врага, и в процессе утрачивали свою собственную человеческую сущность.

– Итак, – говорю я, заглядывая в лица своих шокированных студентов, – что мы из этого можем извлечь? У кого есть идеи?

Первым руку поднял Эштон, у которого до сих пор прыщи и который ещё не знает, что бороду вообще-то можно и подстригать. Я указываю на него:

– Да?

Он разводит руками, словно истина в данном случае очевидна.

– Всё просто, – говорит он, кивая на экран за моей спиной, на котором я оставил последний слайд: долговязый охранник по имени Девин Беккер убивает голого заключённого, удерживая его голову под водой в раковине тюремной камеры. – Невозможно изменить человеческую природу.

Примерно год назад мне позвонили.

– Алло? – произнёс я в чёрную трубку офисного телефона.

– Профессор Джеймс Марчук?

Я закинул ноги на красновато-коричневую крышку своего рабочего стола и откинулся на спинку кресла.

– Он самый.

– Меня зовут Хуан Гарсия. Я из команды защиты Девина Беккера, одного из охранников Саваннской тюрьмы.

Я хотел было сказать: «Ну, он оставил вам не слишком много работы», но вместо этого просто ответил:

– Да?

– Моя фирма хотела бы вызвать вас в качестве свидетеля-эксперта на процессе мистера Беккера. Обвинение требует смертного приговора. Мы, по всей видимости, проиграем процесс – видео с камер наблюдения чертовски показательно, но мы можем по крайней мере не дать казнить Беккера, если убедим присяжных согласиться с тем, что он по-другому не мог.

Я нахмурился.

– И вы так считаете, потому что?..

– Потому что он психопат. Вы писали в своём блоге по поводу Леопольда и Лёба: «Нельзя казнить человека лишь за то, что он тот, кто он есть».

Я кивнул, хотя Гарсия не мог этого видеть. В 1924 году два состоятельных университетских студента, Натан Леопольд и Ричард Лёб, убили мальчика чисто ради развлечения. Леопольд считал себя и Лёба образцовыми примерами ницшеанского сверхчеловека [3] и в силу этого полагали, что не связаны законами, обязательными для обычных людей. Суперменами они не были, а вот психопатами были определённо. Их родители наняли в качестве защитника самого Клэренса Дэрроу. В своей ошеломительной двенадцатичасовой заключительной речи Дэрроу избрал стратегию защиты, о которой, по всей видимости, думал сейчас Гарсия, доказывая, что Беккер не может быть казнён за деяния, продиктованные ему его природой.