Квантовая теория и раскол в физике
Шрифт:
писать природе законы, которые он свободно изобретает" [5].
Эпистемологические идеалисты ясно увидели тот факт, что теории – на-
ши собственные изобретения, наши идеи. Однако некоторые из теорий на-
столько смелы, что сталкиваются с реальностью. Это проверяемые научные
теории. Когда теория сталкивается с реальностью, мы узнаем, что эта реаль-
ность существует: существует нечто, что информирует нас, что наши идеи
ошибочные. Вот почему реалист прав.
(Кстати,
4
формацию – информацию о том, что теория отвергается. Все остальное – наше
собственное изобретение. Вот почему все наши теории, будучи окрашены на-
шей человеческой точкой зрения, по мере продвижения нашего исследования
все менее искажаются ее присутствием.)
На этом закончим – про реализм, про научный реализм, "про критический
реализм".
Неверно, что "научный реализм" исходит из предположения, согласно ко-
торому наши научные теории базируются на том, что мы действительно можем
наблюдать, т.е. на информации, на "данных", даваемых нам реальностью. Тако-
го рода представление, недвусмысленно отвергнутое Эйнштейном в 1933 г. [6], остается достаточно популярным даже среди физиков-теоретиков. Оно ведет к
субъективистской (позитивистской, идеалистической и солипсистской) интер-
претации науки.
II
Вторая причина распространения субъективизма связана с возникновени-
ем вероятностной физики, которая впервые приобрела фундаментальное зна-
чение в теории материи Максвелла и Больцмана. Они, конечно же, имели мно-
гих знаменитых предшественников.
Эта новая вероятностная физика в течение долгого времени соотносилась
с нашим недостаточным знанием (lack of knowledge) [7]. Даже в 30-х годах и
возможно позже думали, что вероятность входит в физику только потому, что
мы не имеем возможности знать точные координаты и импульсы всех молекул
газа. Это вынуждает нас приписывать вероятности различным возможностям, т.е. действовать по методу, лежащему в основании статистической механики.
Если бы мы смогли узнать, если бы мы были уверены, что знаем все координа-
ты и импульсы рассматриваемых частиц, нам не надо было бы отдавать себя на
милость вероятности.
Таким образом, была установлена прямая связь между недостаточностью
знания, с одной стороны, и вероятностной или статистической физикой – с дру-
гой.
5
Вплоть до 1939 г. и даже после на этой связи настаивали почти все уче-
ные. Эйнштейн, например, защищал ее от моей критики, содержащейся в "Ло-
гике научного открытия" (ЛНО), но снял свои возражения, когда мы беседовали
в 1950 г. [8].
Можно показать, что точка зрения субъективной недостаточности знания, состояния нашей неопределенности была доминирующей, по крайней мере, при
ранней интерпретации Гейзенбергом тех формул, которые он назвал соотноше-
ниями неопределенностей и которые, как он думал, объясняют, почему кванто-
вая механика имеет статистический характер. (Сравните с тем, что сказано по
этому поводу в ЛНО, разд. 75.)
Я думаю, что история оставляет мало сомнения в том, что проникновение
субъективизма в физику объясняется указанными двумя великими ошибками.
Вместе они вели к позитивистскому (идеалистическому, субъективистскому) отвержению реализма, отвержению, мотивированному верой в то, что стати-
стическая физика фундаментально и неизбежно коренится в фундаментально-
сти и неизбежности границ нашего (субъективного) знания– границ (соотно-
шений неопределенностей), которые, хотя и сами по себе объективны, но все
же являются границами того, что может познать субъект.
Следует признать, что с течением времени вера в объективность этих
границ привела к сдвигу: на роль вероятности теперь смотрят по-другому.
Квантовая физика стала трактоваться как объективно индетерминистическая, а
вероятность – как нечто объективное (как я показывал в ЛНО).
Однако согласно тому взгляду на историю, который предлагается мною, субъективистская догма к этому времени слишком прочно укоренилась среди
тех, кто разрабатывал ведущую интерпретацию квантовой механики, а именно
– копенгагенскую интерпретацию, и даже отдельные замечания Гейзенберга об
объективных возможностях (под которыми он понимал нечто весьма близкое к
моим предрасположенностям) не только не удаляли субъекта – наблюдателя из
копенгагенской интерпретации, но и не имели ввиду такое удаление.
Я кратко представил здесь эту историю, ибо она объясняет, с чего нача-
6
лась великая квантовая путаница, почему гейзенберговские так называемые
"соотношения неопределенностей" в течение долгого времени интерпретирова-
лись как границы нашего субъективного знания (а не как объективные стати-
стические "соотношения рассеяния", которые я предложил еще в 1934 г. в ЛНО, чтобы заменить интерпретацию Гейзенберга), и почему даже тогда, когда их