Квентин Дорвард
Шрифт:
— Не могу ли я, дядюшка, хоть сегодня переночевать в гостинице, где я остановился? — спросил юноша, которому, как и всякому новобранцу, хотелось выиграть хоть одну, последнюю ночь свободы.
— Отчего ж бы и нет, племянник, — ответил насмешливо Людовик Лесли, — особенно если ты хочешь доставить нам удовольствие выловить тебя завтра где-нибудь в канаве, в пруду или в одном из притоков Луары зашитым в мешок, чтоб тебе удобнее было плавать. А дело, наверно, тем и кончится… Недаром прево улыбался, когда уезжал от нас, — добавил он, обращаясь к Каннингему. — Это плохой знак — у него что-то есть на уме.
— Руки
— Так-то так, — сказал Меченый, — только к Оливье нечего и соваться с пустыми руками, а я, как на грех, гол, что твоя береза в декабре месяце.
— Как и все мы, — сказал Каннингем. — Но неужто Оливье не поверит нам хоть раз на честное слово? За это мы могли бы посулить, что сделаем ему в складчину подарок при первой же получке жалованья. И поверьте, что, если он будет заинтересован в этом деле, наше жалованье не заставит себя долго ждать.
— Ну, а теперь в замок! — сказал Меченый. — Мой племянник расскажет нам дорогой, как его угораздило навязать себе на шею прево, чтобы мы знали, что надо говорить Кроуфорду и Оливье.
Глава 7. СТРЕЛОК КОРОЛЕВСКОЙ ГВАРДИИ
Судья
Читай устав.
Клянись на этой книге,
Подписывайся, становись героем.
За подвиги грядущие в награду
Бери общественных запасов долю -
Шесть пенсов в день, еду
И снаряженье.
Одному из слуг ведено было спешиться и передать свою лошадь Квентину Дорварду, который вместе со своими воинственными соотечественниками двинулся крупной рысью по направлению к замку Плесси, чтобы вопреки своему желанию сделаться обитателем мрачной крепости, так поразившей его в это утро.
Дорогой, в ответ на расспросы дяди, Квентин подробно рассказал свое утреннее приключение, которое послужило причиной чуть было не постигшей его страшной беды, и, хотя сам он не видел в нем ничего смешного, рассказ его был встречен взрывом дружного хохота.
— А все-таки дело дрянь, — сказал дядя. — Ну на кой черт понадобилось этому безмозглому мальчишке возиться с мертвецом, да еще с окаянным язычником!
— Разумеется. Если б еще он поссорился с людьми прево из-за смазливой бабенки, как случилось с Майклом Моффэтом, в этом был бы хоть какой-нибудь смысл, — сказал Каннингем.
— А по-моему, здесь дело касается нашей чести, — сказал Линдсей. — Черт бы побрал этого негодяя Тристана с его молодчиками! Как они смеют путать наши шотландские шапки с тюрбанами каких-то бродяг и грабителей! Это просто оскорбление. Если же у них такое плохое зрение, что они не видят разницы, так мы их полечим по-свойски. Но я убежден, что Тристан только притворяется, будто он ошибся, чтобы под этим предлогом хватать честных шотландцев, которые приходят повидаться со своими родственниками.
— Дядя, могу я вас спросить, что это за люди, о которых вы сейчас говорили? — осведомился Квентин.
— Разумеется, можешь, племянник, — ответил дядя, — только я не знаю, кто ответит тебе на этот вопрос.
— Верно, — сказал Линдсей, — и наш простофиля Жак (так мы называем мужиков, молодой человек, да и ты скоро научишься выражаться по-нашему)… Жак-простофиля мало заботится о том, каким ветром принесло эту саранчу, лишь бы знать, что он ее опять унесет.
— Они делают так много зла? — спросил юноша.
— Вот вопрос! — сказал Каннингем. — Да ведь они язычники, мальчуган! Не то сарацины, не то магометане… [51] Они не признают ни божьей матери, ни святых (здесь он перекрестился), воруют все, что под руку попадет, и вдобавок колдуют и гадают.
— А говорят, среди их женщин есть прехорошенькие, — заметил Гутри. — Впрочем, Каннингему это лучше знать.
— Что? Что ты сказал? — вскипел Каннингем. — Ты хочешь меня оскорбить?
51
Цыгане — выходцы из Индии. Кочуя из одной страны в другую, они в XV веке появились в Западной Европе. Цыгане не были ни магометанами (мусульманами), ни христианами. Равнодушные к религии, они все же сохраняли остатки древних верований, верили в демонов, колдунов и т. п. В Европе цыгане были обречены на вечные гонения и жестокие преследования, вызванные религиозной и национальной нетерпимостью.
— В моих словах не было ничего оскорбительного, — ответил Гутри.
— Пусть нас рассудят товарищи, — сказал Каннингем. — Послушайте, он посмел намекнуть, что я, шотландский дворянин, верующий в нашу святую церковь, завожу себе подружек среди этих поганых язычниц!
— Полно, полно, это была просто шутка, — вступился Меченый. — Что за счеты между товарищами!
— Пусть в другой раз так глупо не шутит! — проворчал Каннингем себе под нос.
— А водятся ли эти бродяги где-нибудь еще, кроме Франции? — спросил Линдсей.
— Еще бы! В Германии, Испании и Англии они бродят целыми ордами, — ответил Меченый. — Только одна Шотландия, благодарение святому Андрею, еще свободна от них.
— Шотландия слишком холодна для саранчи и слишком бедна для воров, — сказал Каннингем.
— А может быть, и то, что наши горцы не потерпят других воров, кроме своих собственных, — заметил Гутри.
— Эй, ты, — сказал Меченый, — не забывай, что я сам уроженец горного Ангюса и что почти все горцы Глена — мои благородные родственники! Я не потерплю, чтобы горцев поносили в моем присутствии!
— Но не будешь же ты отрицать, что они воруют скот? — сказал Гутри.
— Угнать стадо овец — еще не значит быть вором, — возразил Меченый. — Я готов утверждать это где угодно.
— Стыдитесь, друзья! — сказал Каннингем. — Кто ссорится теперь? Подумайте, какой это дурной пример для молодого человека… Но вот и замок. Я закажу бочонок вина, и, чтобы скрепить нашу дружбу, мы выпьем за Шотландию — и горную и низинную, если вы согласны быть сегодня моими гостями.
— Согласны, согласны! — закричал Меченый. — А я поставлю другой бочонок, чтобы залить нашу размолвку и спрыснуть вступление моего племянника в нашу дружину.