Квест империя: На запасных путях. Наша девушка. Империи минуты роковые (сборник)
Шрифт:
– Великолепно! – сказал Макс, осмотрев ее со всех сторон. – Но бюстгальтер, пожалуй, мы купили зря. Впрочем, пусть будет, но попробуй-ка без него.
Лика попробовала. Она была сейчас в таком странном состоянии души, что, попроси ее Макс раздеться полностью, разделась бы без тени сомнения.
Когда она вышла из примерочной во второй раз, Макс, посмотрев на нее, улыбнулся и показал большой палец:
– Никогда не надевай с этим платьем бюстгальтер. Не надо. У тебя красивая грудь, и платье держит форму.
На следующий день они поехали на балет
– Какого цвета у тебя глаза? – спрашивал Макс. – Никак не могу понять, то ли карие, то ли зеленые…
– Я всегда считала, что они карие, – отвечала она.
– Нет, думаю, ты ошибаешься. Они все же зеленые. Мы купим тебе пиджак бутылочного цвета, и они расцветут зеленью.
– Пиджак?
– О да. Клубный пиджак.
– А зачем? То есть спасибо, конечно, но кто носит в Израиле клубные пиджаки? И где?
– Мы едем играть в бридж. Там носят.
Таков был Макс. Оказывается, он еще и в бридж играл. Играли на вилле в Герцлии. Публика была… Ну что сказать? Высший свет, он и в Африке высший свет.
– Мы не в Африке, – сказал Макс на ее замечание, когда они возвращались домой. – Африка начинается за Каналом.
Постепенно их отношения становились все более доверительными, нежными, можно сказать. А можно не говорить, потому что известно, какой смысл привыкли вкладывать люди в это простое и ясное слово, когда речь заходит об отношениях мужчины и женщины. Но вот ведь беда какая («Беда. Беда», – поняла вдруг Лика через пару месяцев), не было и не могло быть между ними никаких таких отношений. Ему было девяносто шесть лет, и он был уже выше ЭТОГО.
– Кстати, не помню, я говорил тебе, что слушал Маяковского в Политехническом музее?
В этом был весь Макс. Он и Маяковского видел; и с Багрицким пил водку в Москве; и дрался с нацистами на улицах Берлина и Мюнхена; и говорил с Долорес Ибаррури в Мадриде; и организовывал поставки оружия в Палестину; и был дружен со старшим Снэ, хотя тот был лидером компартии, а Макс с коммунистами уже разошелся. Он был крутым мужиком в свое время. Это чувствовалось и теперь еще, но теперь это был лишь отзвук былого, послевкусие, тонкий, но слабый аромат иной эпохи, другой жизни.
Вот ведь трагедия какая. Они разминулись. По минимуму на три десятка лет. По максимуму – на полстолетия.
– Макс, а почему ты один? – спросила Лика однажды.
– Не знаю, – сказал он, и так он это сказал, что больше к этой теме они не возвращались.
Через полгода он пригласил ее «проветриться».
– Прокатимся в Нью-Йорк, – сказал он как-то утром за завтраком. – Чудный город для тех, кто знает, что там к чему, конечно.
И они отправились в Америку…
– Kukjavel! – сказал неожиданно Макс и со злостью бросил толстую газетную кипу на журнальный столик.
Лика вздрогнула, так резко и с такой интонацией он произнес незнакомое, но со всей очевидностью бранное слово.
– Что ты сказал?
– Это по-шведски, – раздраженно бросил старик. – Дай, пожалуйста, чего-нибудь выпить. Там, в баре, должен быть виски.
– А все-таки?
– Что все-таки?
– Что ты сказал? – Лика открыла бар и стала искать виски.
– Сказал: «мудак», – усмехнулся старик. – Надеюсь, ты не в первый раз услышала это слово?
– Нет, – пожала плечами Лика. – Тебе какой?
– А, все равно!
– «Тичерс» подойдет?
– Пусть будет «Тичерс».
Лика свинтила с бутылки пробку и плеснула в стакан на два пальца (как в голливудских фильмах).
– Сигареты там тоже есть? – спросил между тем Макс.
– Есть, но…
– Никаких но, милая. Нам теперь это здоровье ни к чему.
– То есть как? – опешила Лика. – Что случилось-то?
Старик взял из ее рук стакан и сделал большой глоток, потом открыл пачку «Мальборо», достал сигарету, прикурил (в пепельнице лежал фирменный коробочек спичек) и снова отпил из стакана.
– Подожди. Дай-ка мне телефон.
Номер телефона Макс набрал по памяти, после чего Лика услышала очень странный разговор, вернее, реплики только одного из собеседников. Удивило ее и то, что собеседником Макса оказался, по всей очевидности, русский.
– Здравствуй, Федя! – сказал в трубку Макс. – Да, это я… Что?.. Нет, твоими молитвами… Я так понимаю, что ты по мне соскучился… Что? Не слышу!.. Нет, не дома… Ах вот оно что! Ты мог еще долго звонить, Федя, я в Нью-Йорке. Да… А почему нет?… Встретиться?.. Трахнуть? Кого, прости господи, трахнуть?.. Ах, тряхнуть стариной? Так уж нечем трясти… Федя, ты не забыл, сколько мне лет?.. Да… Нет… Вот как?.. Ладно, поищу… И где же?.. Помню!.. Да… Очень смешно… А это не смешно. Я же тебе не напоминаю… Да, могу!.. Напомнить?.. Хорошо… Нет, не с моей печенью… Ладно, обдумаю. Говорю, на досуге обдумаю… Нет… Да… До свидания… И тебе того же.
Макс повесил трубку и задумчиво посмотрел на стакан. Потом поднял его и выпил оставшийся в нем виски одним глотком. Затем он закурил новую сигарету – прежняя, пока он говорил по телефону, догорела в пепельнице до фильтра – и перевел взгляд на Лику. И Лика увидела перед собой совсем другого человека. Этот другой Макс выглянул откуда-то изнутри знакомого ей Макса. Из глубин стариковского тела на нее смотрел другой Макс, жесткий, жестокий, он изучал Лику, что-то обдумывая, взвешивая, как будто примериваясь к чему-то.
– Налей-ка мне еще, девочка, – сказал он наконец.
– Макс, может, не надо? У тебя же печень… – Лика была встревожена.
– Печень, это серьезно, – ответил Макс. – Но мы ее потом починим или поменяем… если доживем. Налей, пожалуйста.
– Все-таки ты можешь мне сказать, что случилось? – снова спросила Лика через минуту, передавая ему стакан.
Макс поморщился, отпил немного и сказал:
– Случилось, милая, что мы, как говорят сейчас на твоей родине, попали. Чиста канкретна. Оба.