Квест империя. Трилогия
Шрифт:
Урванцев выпил коньяк – медленно, с наслаждением – вернул бокал на стол и потянулся за следующей сигаретой, но в этот момент – «Бежала она, что ли?» – вернулась Деби и, сообщив, что платить не надо, потянула его куда-то через служебные коридоры гостиницы. «Идем, идем, Кирилл», – говорила она, загадочно улыбаясь. «Идем, – соглашался Урванцев, испытывавший ни с чем не сравнимое удовольствие, слыша, как она, грассируя, произносит его имя. – Идем». И шел за ней, уже догадываясь, что челнок это не автобус, курсирующий между отелем и городом («Каким, кстати?»), а что-то совсем другое, чем его, Урванцева, и хотят удивить. Ну что ж, он был готов соответствовать ее ожиданиям. Экая, в сущности, малость. Разве трудно нам поохать и поахать, доставив немного удовольствия любимому человеку? Совсем не трудно, даже приятно. А челнок, который ожидал их на просторном газоне («Крикетное поле?») позади гостиницы, и в самом деле, не был автобусом. И вертолетом он не был. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это, но всей видимости, тяжелое и какое-то угловатое чудо чужой техники предназначено отнюдь не для атмосферных полетов, из чего, в свою очередь, вытекало, что «Вашум» – что бы это ни было – находится не на Земле.
«Удивить
* * *
Ну что сказать? Если Виктор хотел произвести на Урванцева впечатление, он своего добился. Вполне. Расставил, выражаясь фигурально, свои точки над всеми возможными «i». Хорошие точки, жирные. И захочешь проигнорировать – не сможешь. Сами в глаза бросаются. Как там утверждает народная мудрость? Лучше один раз увидеть? Так точно, лучше. И Урванцев увидел. Сначала он увидел челнок и вроде бы подготовил себя к тому, что «продолжение следует», но реальность превзошла все его – даже самые смелые – предположения. Да что там Урванцев! У него по роду службы воображение было лишь от сих до сих, но то, что открылось глазам Кирилла, когда челнок, нечувствительно вспоров атмосферу Земли, вырвался на простор открытого космоса, оставляло далеко позади даже неуемную фантазию творцов блокбастеров, что своих, советских, с «Петрофильма», что «ихних», забугорных – из Голливуда.
«Шаис», как назвала его, не вдаваясь в подробности, Деби, на поверку оказался колоссальным космическим кораблем, таким огромным, что суперкариеры серии «Голдуотер» – самые большие корабли в истории человечества – показались бы рядом с ним всего лишь детскими игрушками. И это не было преувеличением. Что-что, а оценивать относительные размеры на глаз Урванцев умел достаточно хорошо, чтобы понять: если и не «Голдуотер», то уж ударный авианосец «Тельман» (или его брат-близнец «Тольятти») наверняка поместился бы целиком в том ангаре – или как это здесь называется? – куда влетел их с Деби челнок. И, что характерно, в створе «дверей», открывшихся перед ними во взметнувшемся ввысь, словно какой-нибудь Эверест, борте «Шанса», не застрял бы тоже. Ну и все остальное здесь было под стать размерам: и запредельная, решительно невероятная техника – все эти лифты, совершенно непохожие на свои земные аналоги, и возникающие прямо в воздухе, движущиеся, буквально живущие объемные изображения, похожие на голограммы, как телевидение на наскальную живопись, и вызывающая, избыточная роскошь отделки, как будто и не на боевом корабле находишься, а, скажем, на океанской яхте какого-нибудь сошедшего с ума от власти и богатства американского миллиардера. Да и то, любая из тех яхт, которые если и не воочию, то уж по фотографиям были Урванцеву хорошо известны, сравнения с этим дворцом Мидаса никак не выдерживала. Впрочем, как ни странно, безвкусным, как, скажем, эклектичная роскошь Венской оперы, все это не казалось. Просто на ум сразу же приходила мысль о совсем другой – не совсем человеческой, или вовсе нечеловеческой, – эстетике. Вероятно, в рамках этой неведомой Урванцеву культуры все эти под невероятными углами соединяющиеся плоскости стен и полов, выполненные из полированного камня, металла и чего-то похожего на цветное стекло, и причудливая кривизна сводов, окрашенных в резкие, плохо – на человеческий взгляд – сочетающиеся цвета, и обилие разнообразных предметов, иногда вполне узнаваемых (мебель, статуи, растения), а иногда незнакомых и совершенно непонятных, – все это было приемлемо или даже красиво. Однако в любом случае подобная роскошь плохо сочеталась в представлении Урванцева с тем, что такое боевой корабль. А то, что это именно военное судно, Кирилл понял даже раньше, чем Деби шепнула ему, что «Шаис» («Или все-таки „Вашум“?» – потому что Деби называла корабль то так, то эдак), это ударный крейсер. Крейсер? Возможно, хотя по опыту Урванцева, крейсера должны были выглядеть как-то иначе. Однако военных – хоть своих, хоть чужих – с гражданскими не спутаешь. Во всяком случае, Урванцев их всегда узнавал сразу, даже если – по случаю или намеренно – те были одеты в гражданское платье. А едва ли не все встреченные им существа были в хоть и незнакомого покроя, но, несомненно, военных мундирах, да и вели себя именно как военные, что наводило, между прочим, на нетривиальные мысли о том, что милитаризм есть одно из наиболее базовых и универсальных явлений любой культуры. Война, она война и есть, хоть под этими небесами, хоть под иными.
В общем, следовало признать, что правы оказались аналитики Зиберта. За Хрусталем угадывалась огромная сила даже тогда, когда он, по-видимому, находился в затруднительных – что бы это ни было на самом деле – обстоятельствах. А здесь и сейчас Урванцев увидел эту силу воочию. И единственное, что его удивило, – кроме того, разумеется, что от всего увиденного голова уже кругом шла, – так это то, что абсолютное большинство встреченных им на крейсере людей были именно людьми, то есть выглядели вполне по-человечески.
– Ты здесь уже бывала? – спросил он идущую рядом с ним Деби.
– Да, – тихо ответила девушка. – Два раза.
Она не стала ничего объяснять, но Кирилл ее и так понял. И на второй и на третий раз корабль должен был производить на человека, привыкшего к совсем другому техническому уровню и принадлежащего к иной культуре, очень сильное, чтобы не сказать больше, впечатление. Равнодушным к его чудесам мог остаться только полный идиот, но ни он, ни Дебора такими, слава богу, не были.
Очередной лифт, который лифтом можно было считать только в связи с частичным совпадением функций, взметнул их на головокружительную высоту, и, сделав несколько шагов вслед за сопровождавшим их высоким широкоплечим офицером, Кирилл и Деби оказались на прозрачной, лишь чуть подернутой голубоватой дымкой, плите, зависшей над бездной без каких-либо видимых опор. Далеко внизу, прямо под их ногами, раскинулся огромный, простирающийся в беспредельную даль, парк, или лес, с полянами и просеками – или это были аллеи? – озерами и реками, и даже самым настоящим водопадом, гул которого, приглушенный расстоянием, достигал их ушей даже
– Не правда ли, красиво? – спросил по-английски сопровождавший их мужчина. – Это Западный Ахан. Теперь там осень…
Показалось ему это или в голосе офицера действительно прозвучали нотки тоски? Урванцев перевел взгляд на говорившего и увидел, что не ошибся. У того было очень странное, сложное, но все-таки вполне узнаваемое выражение лица.
«Скучает…»
– Если проехать вон по той дороге, – офицер указал рукой куда-то вниз, – то за холмами должен появиться дом моего дяди. Прошу прощения, – сказал он спустя секунду. – Просто я давно не был дома. Пойдемте, князь не должен нас ждать. – И, повернувшись направо, шагнул прямо в пронзительно прозрачный, насыщенный светом и запахами леса, воздух.
Впрочем, самоубиваться офицер не предполагал. Уже в следующее мгновение Урванцев увидел под ногами идущего прозрачный мост и, поддерживая Дебору под руку, пошел вслед за ним, стараясь при этом не думать о бездне, лежавшей по обеим сторонам этого весьма своеобразного «моста». Впрочем, ничего страшного не произошло. Прозрачная тропа оказалась довольно широкой и отнюдь не скользкой, как можно было бы ожидать. Ее поверхность была твердой и упругой и создавала достаточное сцепление с подошвами туфель. К тому же, пройдя по «мосту» всего несколько шагов, Урванцев обнаружил, что ограждение здесь все-таки существует, хотя, будучи перегружен обрушившимися на него впечатлениями, вначале этого просто не заметил. С двух сторон от них, на высоту чуть больше метра поднималось что-то похожее на барьер из тонкой «мыльной» пленки – были на ней даже мягкие радужные разводы – однако, когда, протянув руку, Урванцев коснулся ее поверхности, он обнаружил, что кажущаяся невесомой и нематериальной «пленка» тверда, как сталь.
«Дурят нашего брата, как хотят», – хмыкнул он мысленно и сразу же успокоился, приняв предложенные ему хозяевами правила игры. Он даже оглянулся назад, чтобы проверить мелькнувшее в голове предположение, и не удивился, не увидев того места, куда буквально несколько минут назад доставил их лифт. Там, куда он смотрел, расстилались все те же неизмеримые пространства: ландшафт, уходящий к далекому горизонту, и бесконечное, наполненное солнечным светом небо над ним. Поэтому в следующем «чуде», которое произошло с ними ровно через две минуты, Урванцев ничего чудесного уже не увидел, кроме замечательной техники и виртуозного искусства декораторов, создавших это истинное произведение искусства. Только что перед ними лежало уходящее вдаль без конца и края, бесконечное открытое пространство, а в следующее мгновение фигура идущего впереди офицера как-то сразу потеряла четкость очертаний, «размылась», и он исчез, по-видимому, пройдя сквозь какую-то невидимую им преграду. Еще пара шагов, и сам Урванцев почувствовал на лице дуновение ветерка, плотность изменившего свое состояние воздуха и увидел вдруг, что они находятся уже не на «стеклянном мосту», а в огромном зале, материальность которого подчеркивалась монументальной, гораздо более земной – если можно так выразиться – архитектурой и материалами, использованными при его строительстве. По первому впечатлению это было похоже на внутреннее пространство какой-нибудь земной церкви, Исаакиевского собора например. Полированный гранит и мрамор множества цветов и оттенков, сияющий снежной белизной куполообразный свод, витые колонны вдоль стен, образующие как бы два полукружия незавершенных анфилад, и огромное объемное панно прямо напротив того места, где остановились вошедшие.
«Впечатляет», – согласился Урванцев, бросив беглый взгляд вокруг, и, поскольку увиденный почти сразу же Виктор, шагнувший им навстречу от центра зала, находился еще достаточно далеко, снова перевел взгляд на панно, содержание которого – по первому впечатлению – чем-то его зацепило.
Впрочем, если при первом – почти мимолетном – касании Урванцев этого не понял, то, посмотрев сейчас чуть более внимательно, обнаружил, что это и не панно было вовсе, а что-то совершенное другое, ни на что виденное им раньше не похожее. Монументальное многокрасочное изображение, показавшееся Кириллу сначала чем-то вроде огромной фрески или мозаики, на самом деле обладало глубиной и объемом, но главное «жило», в том смысле, что было исполнено движения, как стереофильм, но при этом, в отличие от любого фильма, было способно меняться в зависимости от того, как долго и на что именно ты смотришь. Такого чуда Урванцев здесь еще не видел, да и нигде больше тоже. Он даже не подозревал, что такое возможно, и нафантазировать себе такое не мог. Но в тот момент он обо всем этом даже не подумал, захваченный, очарованный, можно даже сказать, пораженный открывшимся перед ним невероятным зрелищем.
Это было что-то вроде исторического полотна. Так, во всяком случае, ему показалось. Впечатление – при первом взгляде – было такое, что ты смотришь откуда-то сверху на огромный, величественный и великолепный, хотя и непривычной архитектуры, амфитеатр, заполненный множеством роскошно одетых людей. Люди эти, однако, не сидели в ложах, как следовало бы ожидать по логике вещей, а стояли, устремив взгляды к центру композиции, которым, по общему впечатлению, являлся мраморный балкон – «или это называется ложа?» – нависавший над выложенной черным полированным камнем ареной. Балкон не имел никакого видимого ограждения, и потому на нем хорошо были видны несколько фигур, облаченных в белые одежды без украшений – «монахи, что ли?» – главным из которых, по всей видимости, был выступивший вперед высокий худощавый мужчина со смуглым властным лицом и короткими темными волосами.