Кыш и я в Крыму
Шрифт:
Он научился бесшумно красться и видеть в темноте, как кошка. Бывало, даже собаки просыпали, вроде Кыша, его очередной рейд в чужие огороды за огурцами. Особенно он, повадился лазить в огород Анфисы Николаевны…
Васька заболел. Простудился ночью в пещере. Двое суток его трясла лихорадка. От голода он еле стоял на ногах, но попрошайничать не хотел: боялся, что кто-нибудь выдаст его немцам. А Анфиса Николаевна, которую наши оставили как разведчицу для связи с партизанами, поняла, что в огород лазит наверняка кто-то скрывающийся от немцев. Может быть, раненый. Ведь она нашла окровавленный бинт. Это у Васьки была перевязана коленка. Зная, как холодно бывает по ночам в горах, она нарочно вывесила на верёвке, на видном месте, тёплые вещи и попала в точку. Больной Васька стянул их с верёвки, оставив на прищепке записку: «После войны рассчитаемся. Спасибо…»
Васька выздоровел. Теперь с одеялом и свитером в пещере ему было тепло.
Иногда он украдкой наблюдал за Анфисой Николаевной. Ему просто не терпелось узнать, как себя ведут «обчищенные» им люди и кто они. И почувствовал, что Анфиса Николаевна, тогда ещё совсем молодая, — свой человек. Васька поэтому даже осмелился однажды слопать у неё обед.
А бутыль с постным маслом Васька унёс вот для чего: он засёк время, когда четверо фашистских офицеров ездили по вечерам на «мерседесе» кутить в Ялту. Возвращаясь, они, пьяные, по очереди вели машину, выхваляясь друг перед другом в лихаческих виражах на горной дороге.
На самом крутом вираже, увидев вдали фары «мерседеса», Васька вылил на асфальт постное масло. Один из офицеров, заметив масляную лужу, что-то крикнул пьяному дружку, тот с испугу резко затормозил, но было уже поздно: «мерседес» занесло как раз в луже масла и бросило под откос. «Вот вам, гады!.. Не будете к нам соваться!» — сказал тогда Васька, смотря на полыхающий внизу «мерседес»…
Немцы стали за ним охотиться. Тогда он спрятался в сарае Анфисы Николаевны, и однажды вот точно так же, как сегодня, как только что, она сказала ему:
— Выходи… Не прячься… Я же знаю, что ты здесь… Не бойся… Тут никого нет… Фашисты далеко… Патруль только что проехал… Выходи, я помогу тебе…
И Васька вышел. Анфиса Николаевна не ожидала увидеть мальчишку. Он рассказал ей про все свои партизанские дела и поклялся воевать с захватчиками в одиночку до полной победы… Анфиса Николаевна переправила его к партизанам. Он стал бесстрашным разведчиком. Однажды вместе с товарищами отбил у немцев машину, в которой везли в Симферопольскую тюрьму Анфису Николаевну. Они поклялись быть братом и сестрой… Потом Ваську ранило осколком мины в щёку. Его увезли, переправили в госпиталь, а Анфиса Николаевна перешла через линию фронта к нашим… Они потеряли друг друга. Кто-то сказал Ваське, что Анфиса Николаевна погибла, выполняя задание в тылу врага, а до неё дошли слухи о смерти Васьки от тяжёлой раны… Всё-таки они пытались после войны навести справки, но Анфиса Николаевна даже не знала Васькиной фамилии. Ведь ему дали её по партизанской справке при получении паспорта.
А Анфиса Николаевна после войны вышла замуж и жила под Ленинградом на станции Токсово. Совсем недавно, после смерти мужа, она поменяла свой дом в Токсове на этот, тоже когда-то бывший своим, с которым столько было связано в её жизни.
А Василий Васильевич частенько после войны бывал в Крыму, встречал старых друзей и не терял надежды увидеть свою старшую военную сестру живой и невредимой. И вот недавно шофёр «Рафика», тоже в прошлом партизан, встретил Анфису Николаевну и позвонил по телефону Василию Васильевичу. Тот велел ему помалкивать до поры до времени. Он захотел, чтобы всё повторилось так, как было во время войны, и чтобы они оба вспомнили всё до мельчайших подробностей… И обчищенные грядки, и три выпавших у Васьки из-за пазухи огурца, и сломанную жёлтую мальву, и съеденный обед, и бутыль постного масла… И всё, всё, всё, что произошло с ними и с Родиной в те тяжёлые времена…
И ещё Василий Васильевич хотел, чтобы Анфиса Николаевна постепенно привыкла к мысли о встрече, а то бывали случаи, когда от неожиданной радости у людей не выдерживало сердце…
Про всё это Анфиса Николаевна и Василий Васильевич рассказывали по очереди. И во время их рассказа я так и не дотронулся до еды.
Конечно, папа сразу догадался, как попал к нему под подушку свитер, а Корней Викентич — куда Василий Васильевич исчезал по ночам…
— Да, братишка, постарели мы, — сказала Анфиса Николаевна.
— Что ты, сестра! Это только так кажется!
— А где, кстати, ты одеяло припрятал? — спросила Анфиса Николаевна. — Небось в пещере?
— Да. Я там полночи на днях просидел. Всю жизнь припомнил. Это иногда полезно.
— Почему? — спросил я.
— Алёшка, не лезь ты хоть сегодня с вопросами! — сказал папа.
— Правильно спросил Алексей, — сказал Василий Васильевич. — Я припомнил свою жизнь, перебрал в уме дни и годы и понял, что, в общем, жил верно. Бывало, ошибался, но признавал себя неправым.
— Вы совсем как папа! Он больше всего веселится, когда признает свою ошибку, — сказал я.
— Тебе бы тоже не мешало иногда обдумывать прожитую жизнь, — сказал папа смутившись.
— А я вот этого не делал никогда: думал, впереди времени много, — вмешался в наш разговор Федя, сидевший всё время угрюмо и молча. — Дурак, значит!
68
В этот момент я вдруг совершенно точно понял, какой шаг я совершу завтра в своей жизни. Он напрашивался сам собой, я боялся, что все по моим глазам прочтут, что я задумал, и поэтому весь вечер, пока взрослые вспоминали военные годы, задавал то маме, то папе разные нелепые вопросы. Наконец я спросил у папы, можно ли будет приживить к павлиньему хвосту перья, если их найдут, а если нельзя, то почему наука до этого никак не додумается?
Папу этот вопрос неожиданно вывел из себя. Он забушевал:
— Взгляните, друзья, на этого человека!.. Нет, вы посмотрите на него! Человечество разрывается на части от массы нерешённых проблем! Три четверти населения земли живёт впроголодь. Не уничтожена опасность войны. Загрязняются моря, леса и реки. Напряжённая умственная работа доводит некоторых энтузиастов до мышечного голодания. Наконец, нам угрожает тепловая смерть! А этот человек больше всего беспокоится о павлиньем хвосте! Если бы ты, Алексей, представил себе в уме весь путь, пройденный человечеством за его историю, ты бы не задавал мне дурацких вопросов! Понятно?
— Честное слово, понятно! — сказал я и ещё больше утвердился в том, что мне совершенно необходимо не завтра, а прямо сегодня же забраться в пещеру, припомнить там свою жизнь, а главное, представить в уме весь путь, пройденный человечеством за его историю.
Но одному под вечер идти в горы мне было страшно. И потом, я подумал, что Феде тоже нужно припомнить ошибки своей жизни, и спросил, отведя его в сторону:
— Послушай, ты знаешь всю историю человечества?
— За десять классов, — сказал Федя.