Лабиринт фараона

Брюссоло Серж

— Брюхо — самый лучший кошель! — вопил один из них. — Меня не обокрадут, когда я буду спать!

— А чтобы расплатиться с заимодавцами, ты насрешь им в руку! — подхватил кто-то и разразился хохотом.

Покончив с мясом, они закричали, что у них проснулся аппетит, что ужин только начался. Они притворились разъяренными, чтобы напугать прислугу, но, увлекшись, сами себя убедили в том, что действительно умирают с голоду и что до сих пор им подавали лишь крохи. Все вскочили и с руганью бросились к жаровням, прислуга в ужасе убежала. Увидев, что на кухне больше ничего нет, они бросили в огонь нескольких собак, вертевшихся поблизости и пожиравших потроха. А остальным отрезали лапы и живьем насадили на вертела. Бедные животные визжали от боли, а огонь уже опалил их шерсть, распространяя невыносимую вонь.

— Свежее мясо! — вопили бандиты. — Хорошее мясо для смельчаков!

Похваляясь друг перед другом, они делали вид, что им доставляет удовольствие эта отвратительная пища, впивались зубами в ляжки еще полуживых собак и требовали добавки. Объятые ужасом проститутки чувствовали, что наступает момент, когда и их бросят в огонь. Некоторым удалось улизнуть в темноте от места резни. Бутака и Ути, безразличные ко всему, спали, обняв друг друга, в кустах, где их свалил хмель.

Наконец Ануна заметила Нетуба. Он наигранно смеялся, но глаза его были холодны; он делал вид, что здорово опьянел, но по его ненатуральному пошатыванию чувствовалось, что он разыгрывает комедию. Он сидел в конце стола в новой одежде, в сандалиях богатого человека, его пояс был увешан золотыми медальонами, стоившими целое состояние. Оделся он по греческой моде в белые льняные одежды, и по этой простой детали девушка сообразила, что он собирается покинуть земли Египта. Ей захотелось плюнуть ему в лицо, расцарапать ногтями щеки, но она поняла, что неспособна на это.

«Сучка, — подумала она, — ты всего лишь жалкая сучка. Тебе должно быть стыдно».

Он тоже заметил ее, однако лицо его осталось непроницаемым. Ануна даже не получила удовлетворения, не увидя его побледневшим или с расширившимися от удивления глазами. Но через мгновение он уже был на ногах, поспешно приближаясь к ней. Ануна не успела и рта открыть, как он обнял ее, прижал к себе. Она едва не лишилась чувств от этого прикосновения. Неужели он и в самом деле околдовал ее? Как можно желать близости с мужчиной, который задумал ее убить?

— Ты жива! — произнес он на одном дыхании. — Не могу поверить… Карлики сказали, что ты погибла под песчаной лавиной… Они солгали, мерзавцы! Чтобы вынудить меня поскорее уйти… Они не хотели, чтобы я тебя ждал.

Его горячее дыхание обжигало виски Ануны, его руки крепко сжимали плечи девушки.

— Ты веришь мне, скажи? — кричал он, не отрываясь от ее глаз. — Я не виноват, я считал тебя мертвой… Это все карлики… Эти мерзкие пигмеи хотели избавиться от тебя, чтобы увеличить свою долю…

Ануна окаменела. Ненависть кипела в ее груди, она не находила нужных слов.

«Он врет, — нашептывал ей голос разума. — Карлики здесь ни при чем. Это он. Он, который…»

Но ей так хотелось поверить ему. Так хотелось! Пигмеи обманули Нетуба. Этим все и объяснялось. Он никогда и не думал оставлять ее внутри пирамиды, если он и решился уйти, то только потому, что поверил на слово гномам из страны Пунт.

— Ты веришь мне? — повторил Нетуб. — Я невиновен… Клянусь богами! Ты же знаешь этих дикарей… Взгляни на них. Довольно пустяка, чтобы они пошли против меня. Мне с трудом удалось помешать им перерезать друг друга во время дележки.

— Кстати, — нашла слова девушка, высвобождаясь, — где моя доля?

— Ты возьмешь ее из моей, — без колебаний сказал Нетуб. — У тебя будет все, что положено. А завтра на рассвете мы уплывем. В порту меня ждет корабль, я покидаю Египет, начну новую жизнь на островах. Я так счастлив вновь увидеть тебя. Ты уедешь со мной, Египет слишком жарок для нас. А там нас встретят как господ.

Чтобы окончательно не размякнуть, Ануна сжала кулак так, что ногти впились в ладонь. Он имел над ней огромную власть, а она была игрушкой в его руках; он мог бы заставить ее поверить во что угодно. Это было нестерпимо; она уже чувствовала, что готова принять его версию происшедшего.

Нетуб поцеловал ее, и все сомнения Ануны улетучились.

«Он сказал правду, — подумала она, — карлики его обманули. Никогда он не собирался оставить меня в пирамиде… Я напрасно его обвиняла…»

Руки молодого человека сковали ее бедра. Ануне не пришлось больше думать… Мысли путались. Остались только чувства, жгучие, требующие более сильных объятий. Сразу забылось адское зрелище в саду, еще немного, и она отдастся ему прямо на столе среди пятен от соуса, словно проститутка из борделя. Она хотела принадлежать ему, чувствовать его в себе… долго-долго. Хотелось доказать ему, что он нуждается в ней, что нигде не найдет он такого блаженства, как в ее чреве. Слюна Нетуба имела странный вкус. «Это от конопли, — подумала она, прижимаясь к нему. — Все снадобья растворились в ней…»

— И вдруг дрожь пробежала по ее телу: надо было сказать ему, зачем она здесь! Она должна предупредить его о присутствии Анахотепа. Солдаты фараона ждали, когда смолкнет последняя песня, чтобы напасть на них. Их мало, но настроены они решительно. Не много времени им потребуется, чтобы зарезать уснувших пьяниц. Они тоже мясники, только в другой одежде.

Нетуб отодвинулся. Глаза его светились радостью, его обычно жесткое лицо почти улыбалось.

— Пойдем, ты вместе с нами поднимешь последнюю чашу, потому что этот вечер прощальный.

Взяв ее за руку, он подвел девушку к столу и постучал по блюду рукоятью своего кинжала, привлекая внимание сотрапезников. Бандиты подошли поближе.

— Соратники, — бросил Нетуб, поднимая над головой кувшин с вином, который он достал из-под своего сиденья, — вот и наступил момент чокнуться за нашу новую жизнь. Завтра все мы станем честными торговцами, добропорядочными людьми… но в этот вечер… в этот вечер мы все еще бандиты. Выпьем за наши преступления. Выпьем за грабежи, убийства, за попойки и битвы, без которых жизнь была бы мрачной. Возможно, через какое-то время, окруженные слугами и женщинами, массирующими наши ноги, мы будем сожалеть о прошлом. Такова жизнь. Бедные, мы мечтаем стать знатными; став богатыми, тоскуем по былым подвигам. Выпьем за единственное, что у нас осталось: после пролитой крови и ран мы еще живы!

Радостными воплями встретили бандиты эту тираду. Все взяли пустые чаши и протянули их Нетубу.

— И ты тоже! — бросил молодой человек Ануне. Она выбрала кубок среди хаотически наваленных блюд и глиняных мисок.

Нетуб начал разливать вино — густое, неразбавленное. Ануна провела по губам кончиком языка: она умирала от жажды. И снова ощутила на них странный вкус, оставленный губами молодого бандита… и истина пронзила ей сердце.

Лак… Растительный лак, который Нетуб дал матери мальчиков в ночь, когда был отравлен Анахотеп! О боги! Перед ее глазами промелькнула вся сцена: обнаженные мальчики с зашитыми веками, их мать, дрожащая от страха — как бы солдаты фараона не забарабанили в дверь… Лак, предназначенный для того, чтобы предохранить рты и желудки детей, если Анахотеп захочет пить отравленное вино с их губ, как это часто бывало…