Лабиринт Химеры
Шрифт:
Господин в черном привык исполнять приказания молча. Он растаял, как и появился: беззвучной тенью.
19. На сон грядущий
В полицейском доме города Павловска царило умиротворение, какое случается в любом казенном учреждении в провинции, когда высокое начальство убралось с глаз долой, пожурив и пригрозив, но, в сущности, сурово не наказав, а на грешки милостиво закрыв глаз. Теперь все пойдет, как прежде, неторопливо и по-семейному. Городовые, уморенные долгим днем, развалились на лавках в приемной
Сыровяткин, уставший куда больше подчиненных, что и должно быть, все-таки груз ответственности и прочее, окончательно выпустил вожжи, предоставив участку делать что вздумается, удалился в свой кабинет, расстегнул мундир и вынул из книжного шкафа графинчик с прозрачной жидкостью. Пить в горе и в радости в одиночку полицмейстер не умел. Компанию ему составил пристав Толстоногов. Закуска была скромная: соленые огурчики, холодная говядина, пирожки, оставшаяся с обеда половина пирога с кроликом, парочка паштетов и моченые яблоки. В такой час не до изысков.
Полицейские выпили без тоста по рюмке, затем по второй, а там и третья успела, после чего Сыровяткин окончательно убедился, что нервам его нанесен столь существенный удар, что водка не берет ни в какую. Эту неприятность он исправил еще двумя рюмками подряд, после чего ощутил некоторую легкость в голове и на сердце, а пристав совсем развалился на стуле.
– Вот скажи мне, Владимир Андреевич, что за напасть такая на нас? – спросил Сыровяткин с тяжким вздохом.
– Так ведь оно понятно, Константин Семенович, вольности во всем виноваты, брожение мозгов, народ страх потерял, дурят от скуки, забыли вот про это… – и пристав назидательно покачал кулаком.
– Да я не о том! – Сыровяткин скривился, как будто яблоко попалось кислое. – Как тебе гость столичный?
Толстоногов со значением покачал головой.
– Фрукт еще тот, – сказал он, разливая не так чтобы метко по рюмкам. – Справился у своего приятеля в столице, говорит: исключительного упрямства. И подхода к нему не найдешь. Хуже другое…
– Что такое? – насторожился Сыровяткин, поставив уже поднятую рюмку.
– Говорят, у него там… – Толстоногов осторожно указал пальцем в потолок, – высокие покровители имеются. Делай, что хочешь. Все грехи заранее отпущены. Так-то вот… Не сковырнешь.
Сыровяткин молча закинул рюмку в рот и отмахнулся от предложенного огурчика:
– Только этого не хватало.
– Опасный субъект, с ним ухо востро. А еще говорят, однажды такое сотворил, что…
О чем болтают полицейские сплетники, Сыровяткину узнать не довелось. В приемной части раздался грохот, будто десятки кованых сапог одновременно пришли в движение, роняя лавки и стулья, после чего возникла напряженная тишина, какая всегда бывает перед грозой или землетрясением. Сыровяткин только успел обменяться с приставом тревожным взглядом, как дверь в кабинет без стука открылась. И на пороге появился тот, о котором, как убедился Сыровяткин, только помянешь – а он
– Добрый вечер, господа, не помешал?
Полицмейстер резко встал, застегивая предательские пуговицы, которые не хотели попадать в прорези.
– Никак нет, господин Ванзаров, рад вас видеть…
Приставу повезло куда меньше. Толстоногов потерял равновесие и чуть не шлепнулся об пол. Хорошо гость успел поддержать его за локоть. Волна позора окатила Сыровяткина от макушки до пяток. Надо же, так не вовремя, и такой конфуз.
– Прошу простить, – пробормотал он.
– Какие пустяки, – сказал Ванзаров, все еще придерживая Толстоногова, который никак не мог обрести твердость ног. – При резком вставании кровь приливает к голове и наводит полный хаос в мозгах. Если они, конечно, имеются.
Сыровяткин подхватил Толстоногова, который порывался отдать честь, но никак не мог попасть ладонью к виску, а тыкал ею в лоб, и поспешно вывел вон. Он вернулся не то чтобы кристально трезвым, но готовым к любым ударам судьбы. Такое уж выпало ему испытание за все годы тихой и беспорочной службы.
– Пристав… Сегодня… Толстоногов… Весь на нервах… Целый день на ногах… – пытался объясниться Сыровяткин.
Его лепетание было остановлено резким жестом.
– Константин Семенович, это ваши подчиненные, и вам виднее, кто из них и сколько способен выпить, не закусывая, – сказал Ванзаров. – У каждого свой потолок.
– А у вас какой? – спросил Сыровяткин, с ужасом понимая, что с языка сорвалась непростительная грубость. По всему видать: конец его приблизился еще на шаг.
Страшный гость ничем не выразил возмущения. Только дернул роскошный ус и еле заметно улыбнулся.
– Это секрет Департамента полиции, – ответил он. – По знакомству вам скажу: до рекорда господина Лебедева мне чрезвычайно далеко.
– Благодарю вас, – только и мог ответить Сыровяткин, испытывая и облегчение, и признательность. За понимание сложностей полицейской жизни. – Не побрезгуйте, Родион Георгиевич?
Полицмейстер гостеприимно приглашал к столу.
Искушение было слишком сильным, чтобы с ним бороться. Ванзаров не побрезговал, а налил в рюмку пристава, отдал ею салют в честь хозяина кабинета, красивым и плавным движением отправил в рот, смахнул невидимые капельки с усов и вкусно закусил холодной говядиной, взяв нарезку пальцами, по-простому, без манер. Чем сильно и глубоко расположил к себе Сыровяткина.
– У меня к вам дело, как вы уже догадались, – сказал Ванзаров, жуя говядину, беря еще и прицеливаясь к пирогу.
– Дачи проверили, как вы указали… Все заперты, посторонних не было.
– Чудесно. Но это еще не все…
– Что угодно, Родион Георгиевич.
– Принесите дело барышни Агнии Вольцевой. Полагаю, она находится под полицейским надзором?
Вопрос был столь неожиданным, что Сыровяткин был сбит с толку.
– Кого? – переспросил он и, не дожидаясь ответа, исправил оплошность: – Я хотел спросить: откуда вам известно? Нет, простите, не то… Зачем она вам?
– Принесите надзорное дело, – мягко приказали ему.