Лабиринт Осириса
Шрифт:
Наверху Дуглас Боуэрс услышал крик жены и бросился за валун.
– О Боже! – Он стал поспешно спускаться по склону к зияющей внизу темной дыре. – Александра! Александра!
У подножия обрыва он обнаружил глубокую четырехугольную шахту, пробитую в белом известняке. Стены гладкие, аккуратно обтесанные – явно творение человеческих рук. Внизу, метрах в семи от него, едва различимая в клубившейся пыли, виднелась масса веток и тростника, застрявшая в отверстии шахты. Жены он не видел. И лишь когда осела пыль, смутно показалась рука, затем туфля, затем цветочный рисунок на платье.
– Александра! Ради Бога, ты меня слышишь?
Сначала тишину ничто не нарушало – самую страшную в жизни Дугласа тишину. Затем послышался слабый стон.
– Слава Богу! Дорогая, ты можешь дышать? У тебя что-нибудь болит?
Снова стоны.
– Я в порядке, – донесся снизу дрожащий голос. – В порядке.
– Не двигайся. Я позову на помощь.
– Нет, подожди…
Снизу донесся шорох и треск веток.
– Похоже на дверь.
– Что?
– Здесь на дне, выглядит как…
Треск усилился.
– Александра, у тебя сотрясение мозга. Не шевелись. Мы мигом тебя вытащим.
– Я вижу маленькую комнату. Там кто-то сидит…
– Дорогая, ты ударилась головой, у тебя галлюцинации.
Если дело было в ушибе головы, то видения получились вполне впечатляющими, потому что Александра Боуэрс истерически закричала и, что бы ни говорил и ни делал муж, не могла успокоиться.
– Господи, вытащи меня отсюда. Избавь от него, пока я еще цела. Боже! Боже! Боже!
Настоящее
Никто бы не взялся сказать, с чего началась цепь причин, приведших к несчастному случаю.
Вне всякого сомнения, в их числе было то, что нильская баржа отклонилась от фарватера. Как и то, что гребной ялик, которому запрещено находиться на воде в темное время суток, да еще с течью в днище и одним исправным веслом, плыл по реке.
Таковы были наиболее очевидные обстоятельства происшествия. Но ни в отдельности, ни в совокупности их нельзя было считать главной причиной. Потребовалось еще множество случайных обстоятельств, чтобы превратить потенциально опасную ситуацию в трагедию.
Не окажись поблизости полицейский катер и не отдай он приказ ялику немедленно повернуть к берегу, маленькое суденышко могло бы не оказаться на пути у баржи. Не купи впередсмотрящий баржи новый приемник и не увлекись трансляцией каирского футбольного дерби, он мог бы поднять тревогу раньше. Не опоздай танкер с топливом, который заправлял баржу перед отплытием, она бы вышла по расписанию и к моменту, когда от берега отчалил ялик, была бы далеко на юге.
Причин оказалось так много, и цепь событий настолько перепуталась, что при окончательном анализе невозможно было выделить основную и единственную причину и возложить вину на кого-нибудь конкретно и безапелляционно.
Лишь два факта были неоспоримы.
Первый: ясным, безоблачным вечером, около девяти пятнадцати, на Ниле, примерно в километре от Луксора, произошла страшная трагедия. Ее наблюдала команда полицейского катера и семья египтян, устроившая пикник при лунном свете на восточном берегу реки.
Второй: этот несчастный случай в корне изменил жизнь нескольких человек.
Часть первая
Иерусалим, девять месяцев спустя
Здесь темно, как в пещере, и это хорошо. Значит, она меня не видит. Не видит отчетливо. Я для нее всего лишь темный силуэт. Как и она для меня.
Когда я вошел за ней в дверь, она повернулась и посмотрела прямо на меня. На мгновение мне показалось, что она поняла, кто я такой, – даже в темноте, даже с капюшоном на голове. Но ее лицо выражало не узнавание. Скорее ожидание. Надежду. Она почти сразу отвернулась и больше не обращала на меня внимания. Видимо, подумала, что зашел помолиться запоздалый паломник.
Я рассматриваю ее. Высоко в стенах есть окна. И в куполе тоже. Но они грязные, да к тому же снаружи почти темно. Единственный тусклый свет дает одна из медных ламп, свисающая с потолка в дальнем конце собора. Но она способна лишь слегка рассеять темноту вокруг себя. Женщина стоит почти под лампой, перед деревянной резной преградой, отделяющей алтарь от остального пространства. Я неподалеку от двери, на мягкой скамье, что стоят вдоль стен. Снаружи идет дождь, шумит по брусчатке двора. Погода совсем не такая, как я ожидал, но это к лучшему. Это значит, что я могу плотно закутаться. Не хочу, чтобы мое лицо видели: ни она, ни кто-либо другой.
Драпировка, занавешивающая вход, внезапно поднимается и хлопает. Она оборачивается, решив, что кто-то вошел. Но, сообразив, что это только ветер, обращает лицо к иконам. Ее дорожная сумка рядом на ковре. Сумка – проблема. Вернее, проблема не в ней, а в том, что женщина, надо думать, собралась в дорогу, о чем свидетельствует сумка. Это ограничивает мои временные рамки. Похоже, она кого-то ждет. Это тоже проблема. С одним я как-нибудь справлюсь. Но двое осложнят ситуацию. Придется импровизировать. Видимо, необходимо действовать быстрее, чем планировалось.
Она подходит к одной из четырех поддерживающих купол гигантских колонн. На колонне большое живописное полотно в золоченой раме. Я не могу разглядеть сюжет картины, но мне все равно, что там нарисовано. Я смотрю на женщину и думаю. Соображаю. Следует ли действовать скорее, чем я планировал? В соборе пахнет ладаном.
Она смотрит на картину, затем возвращается к алтарной перегородке, поднимает руку и сверяется с часами. В кармане моей куртки лежит «глок», но меня тревожит, что даже в дождь звук выстрела могут услышать и сюда прибегут люди. Лучше сделать по-другому. Не важно как. Важно когда. Мне нужно выяснить, что она знает, но раз с ней дорожная сумка и она, вероятно, кого-то ждет, это опасно…