Лабиринт
Шрифт:
— А Сажье?
Одрик уклонился от прямого ответа.
— Сейчас все используют термин «катары», но верующие во времена Элэйс называли себя «Bons Homes». А латинские документы на латыни именуют их «albigenses» или «heretici».
— Откуда же пошло название «катары»?
— А, знаете, нельзя позволять победителям писать за нас нашу историю, — усмехнулся Бальярд, словно вспоминая какую-то старую шутку. — Это название мы… Существуют, знаете ли, разные объяснения. В том числе, что «catar» по-окситански —
Элис нахмурила брови, пытаясь уловить скрытый смысл, но так и не поняла намека.
— Ну ладно, а сама религия? Она откуда происходит? Не из Франции?
— Истоки европейского катарства лежат в учении богомилов — дуалистической религии, процветавшей в Болгарии, Македонии и Далмации за век до того. Богомилы в родстве с более древними религиями — персидским зороастризмом и манихейством. Те тоже допускали перевоплощение душ.
В голове у Элис потихоньку связывались прежние знания с тем, что она услышала от Одрика, и начали возникать новые идеи.
«Потерпи, и все проявится само».
— В библиотеке Лиона, — продолжал он, — хранится рукописная копия катарского текста евангелия от Иоанна — один из немногих документов, избежавших уничтожения инквизиторами. Он написан на langue d'Oc, владение которым в те времена считалось преступным и наказуемым деянием. Из всех священных текстов Bons Homesевангелие от Иоанна было самым важным. В нем особое ударение делается на персональном, индивидуальном просветлении посредством «гнозиса» — знания. Bons Homesотказывались поклоняться идолам, крестам и алтарям, вырезанным из камня и дерева — низкие творения дьявола, но слово Божие они глубоко чтили.
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».
— Перевоплощение, — повторила она, размышляя вслух. — Как это примирить с каноническим христианством?
— В христианском завете главным считается дар вечной жизни для верующих в Христа и возрождение во мгле которого он претерпел муки на кресте. Перевоплощение — тоже одна из форм вечной жизни.
«Лабиринт. Путь к вечной жизни».
Одрик встал и прошел к открытому окну. Элис смотрела в его тонкую прямую спину и ощущала в нем решимость, которой не было прежде.
— Скажите, maidomaselaТаннер, — заговорил он, оборачиваясь к ней, — вы верите в судьбу? В дороги, которые мы выбираем, чтобы стать теми, кто мы есть?
— Я… — начала она и остановилась.
Она уже не была так уверена в своих мыслях. Здесь, среди живущих в вечности гор, высоко над облаками, будничные слова и привычные ценности теряли смысл.
— Я верю своим снам, — сказала она.
— Вы верите, что можно изменить свою судьбу? — настойчиво повторил Одрик.
Элис невольно кивнула.
— Иначе, какой смысл? Если мы просто идем по уготованной нам дороге, тогда мы сами — наша любовь, горе, радость, учение, любые перемены — ничто.
— И вы не стали бы мешать другому сделать свой выбор?
— Смотря по обстоятельствам, — медленно проговорила она, внезапно встревожившись. — А что?
— Я прошу вас запомнить этот разговор, — мягко сказал он. — Только и всего. Когда придет время, я попрошу вас вспомнить. Si es atal es atal.
Его слова что-то затронули в ней. Элис была уверена: она их уже слышала. Тряхнула головой, но память не возвращалась.
— Что будет, то будет, — тихо повторил он.
ГЛАВА 70
— Месье Бальярд, я…
Одрик: вскинул ладонь.
— Benleu, — сказал он, садясь к столу и подхватывая нити рассказа, словно и не прерывал его, — обещаю, я расскажу все, что вам нужно знать.
Элис открыла рот — и закрыла снова.
— Цитадель была переполнена, — заговорил он, — и все-таки то было счастливое время. Элэйс здесь ничего не боялась. Бертрана, которой скоро должно было исполниться десять, сдружилась с ребятишками, жившими в крепости и в окрестных селениях. И Ариф, состарившийся и одряхлевший, был доволен: у него была Бертрана, чтобы ею любоваться, и множество Совершенных, с которыми можно было поспорить о природе мира и божества. Сажье почти все время проводил с ней. Элэйс была счастлива.
Элис прикрыла глаза, впуская в себя ожившее прошлое.
— То было хорошее время, и оно могло бы продолжаться долго, если бы не несчастье, вызванное безрассудной мстительностью. Двадцать восьмого мая 1242 году Пьеру Роже сообщили, что в городке Авиньонет появились четверо инквизиторов. Значит, новые верующие и Совершенные будут схвачены и отправлены на костер. Он решил действовать. Вопреки советам своих подчиненных, в том числе и Сажье, он вывел из гарнизона Монсегюра восемьдесят пять рыцарей. По дороге к ним присоединились многие другие.
Пятьдесят миль до Авиньонета они преодолели за один день. Инквизитор Гильом Арно и трое его соратников уже легли, когда кто-то в доме отпер дверь и впустил пришедших. Двери спален взломали, инквизиторов вместе с охраной изрубили. Семеро шевалье спорили потом, доказывая, каждый, что именно он нанес первый удар. Говорят, Гильом Арно умер с молитвой «Те Deum» на устах. Несомненно одно — протоколы инквизиции унесли прочь и уничтожили.
— Так это хорошо!
— Они только и ждали подобного предлога. Ответ последовал незамедлительно. Король приказал полностью и навеки уничтожить Монсегюр. У подножия горы собралось войско северных баронов, католических инквизиторов и наемников. Началась осада, однако это не мешало обитателям цитадели выходить и возвращаться в крепость, когда им вздумается. За пять месяцев гарнизон потерял всего трех человек, и казалось, осаждающие уйдут ни с чем.