Ладога
Шрифт:
– Пошел отсюда! – Узколицый замахнулся на меня кнутом – едва отпрыгнуть успел от рубящего удара. Сидящий на руках женщины здоровяк загоготал и чуть ослабил хватку. Воспользовавшись этим, она подняла голову. Из-под слипшихся, забрызганных кровью волос на меня, безмолвно умоляя, устремились карие, лихорадочно блестящие глаза. Те самые, которым рассказывал в детстве свои маленькие мальчишеские печали, те, которые видел на Болотняке, те, что всегда понимали и прощали… Глаза моей матери… Могло ли быть такое? Лежала на полу моя единственная, давно потерянная любовь, истекала кровью под варяжским кнутом…
Тощий уже заносил руку для следующего удара, а я все не мог оторваться
Оставшись без плети, узколицый попятился. Краснорожий здоровяк прикрыл приятеля могучим торсом. Руки женщины освободились, и она, проворно откатившись подальше, забилась в солому так, что видны были в полутьме лишь ослепившие меня глаза. Бугрясь могучими мускулами, тяжелая туша краснорожего безбоязненно перла на Чужака. В массивном кулаке блестело лезвие тяжелого варяжского ножа. Меня пот прошиб. Что тонкий да хилый ведун супротив этакой глыбы? Это тебе не оборотни – разговоры не помогут… Бежать надо! Да Чужак, видать, свои силы получше меня знал. Я так и не смог понять, как он заставил тонкое кнутовище изогнуться и, описав плавный полукруг, с лету опустить полоску сыромятной кожи на багровую щеку здоровяка. Проступили капли крови, варяг взревел, как раненый бык, но не отступил.
– Что стоишь?! – громко прошипел сзади женский голос. – Помоги же ему!
Я потянулся за рогатиной.
Притаившийся за спиной здоровяка узколицый, углядев, швырнул в меня пустую комягу. Деревянная бадья пролетела мимо, но, отшатнувшись, я зацепился ногой за сжавшуюся в комок женщину. Рогатина вылетела из рук. Нелепо размахивая растопыренными руками, я грохнулся на спину, и тощий не замедлил воспользоваться этим. Огромным прыжком подскочил ко мне, сжимая в руке кусок толстой цепи. Когда-то она служила для сцепки дровяных саней, а летом за ненадобностью хранилась в прирубке. В руках опытного воина она становилась страшным оружием. Узколицый приближался, цепь угрожающе раскачивалась в его руке. Беспомощно лежа на спине, я остолбенело смотрел на качающиеся звенья. Вот сейчас они взвизгнут, взлетая в решающем ударе, опустятся, круша грудину, пронзит тело режущая боль, и – затмение… Да и той, чье теплое тело копошится подо мной, недолго пожить доведется, вряд ли ее минует цепь… Хоть одним звеном да зацепит, а много ли бабе надо?
– Держи. – Ее шепот оглушил меня. Невольно подчинившись, сжал пальцы на тонкой руке и почувствовал знакомое округлое древко. Каким-то чудом она ухитрилась дотянуться до оброненного мной оружия и теперь ожесточенно совала мне рогатину, шепча: – Держи! Держи!
Некогда было думать да цель выбирать. Помоги не ведающий жалости воинский бог, могучий Руевит! Направь правое оружие на того, кто жить не достоин!
Я наугад метнул рогатину в злорадно усмехающееся лицо врага. Метко войдя одним остро отточенным концом в осоловевший глаз, а другим пропоров горло, она остановила его разящий удар. Торжествующая улыбка на лице варяга сменилась удивлением, а затем кровь смыла и то и другое, и, навек лишившись дара, называемого жизнью, костлявое тело рухнуло на окровавленную солому. Переведя дыхание, я взглянул на Чужака.
Ведун справлялся неплохо. Рожа толстяка превратилась в сплошную кровавую маску, его меч, то ли выбитый, то ли неудачно брошенный, валялся на полу. Здоровяк предпринимал отчаянные попытки добраться до него, но Чужак неутомимо скользил вокруг, нанося сильные и точные удары по заплывшим кровью глазам варяга.
За моей спиной зашевелилась женщина. Я обернулся. Она сидела обхватив руками колени, судорожно сцепив длинные пальцы и, жутко улыбаясь, смотрела на окровавленную рожу своего недавнего мучителя. Конечно, она вовсе не походила на мою мать, как это показалось вначале, но все же была в ней та чувственная женская красота, которая зачастую сводит мужчин с ума. Стройная, почти юношеская фигура манила упруго поднятой грудью и широкими мягкими бедрами. Несколько грубые черты лица скрашивала торжествующая улыбка, вспыхивающая на губах при особенно виртуозных выпадах Чужака. Капельки пота, проступившие на бархатистой коже, словно призывали стереть их ласковыми прикосновениями.
Я даже поднял руку, но, вовремя вспомнив свое происхождение, остановился. Я – сын Старейшины, и негоже мне засматриваться на безродную с нежностью. Женщина, словно услышав мои мысли, взглянула не меня. В темных зрачках плескалось презрение.
– Небось, из нарочитых? – спросила она глубоким, волнующим голосом. Кто она? Для чернявки или рабыни – слишком смела, для замужней – чересчур бесстыжа, да и есть в ней что-то чужое, не словенское… Я решил не унижаться до ответа.
– Из них… Оно и видно. – Женщина откинула с лица каштановую прядь и снисходительно усмехнулась. Затем показала на Чужака: – А вот он – из простых.
В ее голосе прозвучало столько гордости и восхищения, что я не удержался:
– Не совсем.
– А-а, болтай больше… – пренебрежительно отозвалась она и завертелась, силясь рассмотреть рваные кровоточащие полосы, разрисовавшие ее спину. Разозлившись на охватывающую при разговоре с ней робость и на ее неуважительные слова, я рявкнул:
– Знай свое место!
– А меня теперь и места-то нет, – невесело сказала она, устремив на меня ошеломляюще красивые глаза. – Господина моего ты пришиб, так что, выходит, бесхозная я.
Значит, все же рабыня…
– Тогда убирайся на все четыре стороны! – Я почему-то испугался. – Домой ступай. Есть же у тебя дом…
Наверное, тем бы дело и кончилось, если, бы не Чужак. Ловко саданув совершенно ослепшего и ослабшего варяга посохом по хребту, он свалил его рядом с узколицым и подошел к нам.
– Ты убил его? – заволновалась женщина. Чужак подцепил неподвижную тушу ногой и отрицательно покачал головой.
– Так убей! – Она вскочила, не стесняясь своей наготы, подхватила с пола варяжский нож и бросилась к здоровяку с явным намерением перерезать ему горло. Чужак зацепил ее за волосы, с силой швырнул обратно:
– Угомонись, девка!
Она жалобно застонала, подняла на него внезапно наполнившиеся страхом глаза:
– Он убьет всех нас. У него много людей.
Чужак улыбнулся, воткнул посох одним концом в землю, а на другой оперся подбородком, словно всматриваясь в лицо спасенной. Она тоже напряглась, будто надеялась разглядеть под капюшоном нечто большее, чем только улыбающиеся губы.
– Если боишься, найди защитника, – по-прежнему улыбаясь, сказал он и неожиданно бросил ей на колени какую-то тряпку из своего мешка. Она поспешно прикрылась, опустила взгляд. Едва кивнув мне головой, Чужак выскользнул вон. А мне почему-то уходить не хотелось. Близость незнакомки грела душу доселе неведомым теплом.