Ладожский ярл
Шрифт:
Глава 4
ЭТО БУДУ Я!
Апрель 865 г. Киевщина
В затиший седяще,
Тмами грехи творяще…
В конце месяца березозола все зеленело близ славного града Киева: и березки, и клонящиеся к реке ивы, и вербы украсились зеленью, чтоб не стыдно было молодых дубков-парубков, что стояли рощицей на холме, за сосновым леском. Бурно журчали воды в Глубочице, на Притыке, Почайне, вливаясь в разлившийся широко Днепр-батюшку. Покрыла вода – синяя, холодная,
Молодой парень, отрок, светлоглазый, с русыми растрепанными волосами, закатав порты, осторожно попробовал воду босой ногою. Передернул плечами – холодно! А солнце, весеннее ласковое солнышко, так припекало уже, так жарило, что отрок, сбросив в кусты кафтанец, истекал потом под тяжелой зимней рубахой. Руки его, и ноги, и даже кончик носа были измазаны глиной, отрок сердито морщился – нет, скорей его можно было б назвать не отроком, а молодым парнем – над верхней губой пробивались уже светлые, хорошо заметные усики, чуть тонковатые губы сжаты твердо, по-взрослому. И взгляд такой же, не отроческий вовсе – тяжелый, приглядистый… Ан нет! Оглянулся парень на солнце, сверкнул озорной улыбкой, и глаза блеснули уже по-другому, весело, задорно, по-детски. Приложив руку к глазам, взглянул на небо – синее и высокое, залихватски свистнул, выдохнул и, мигом скинув одежку, нырнул с разбегу. Поплыл – быстро, разогреваясь, – потом, отдыхая, перевернулся на спину, подставил грудь солнцу. Замерз, снова перевернулся и поплыл обратно, выбрался на берег, запрыгал на левой ноге, выбивая попавшую в ухо воду. Потянулся к одежке… Глянь – а ее-то и нету! Но ведь сюда ж бросал, вот под эту ракиту. Или – не сюда? Смешно сморщив нос, парень обвел взглядом кусты. Ласковое солнце быстро сушило кожу, по ногам, из травы, поползли какие-то букашки, блестящий жук уселся вдруг на плечо, парень согнал его, небрежно махнув рукой, задумчиво посмотрел вокруг, почесав на левой стороне груди тусклое-синее изображение волка. Потом вдруг нагнулся к кусту… к одному, второму, третьему…
– Чай, потерял что, Вятша? – раздался из-за кустов насмешливый девичий голос. Вятша улыбнулся, раздвинул ветки:
– Не меня ль ждешь, дева?
Дева – высокая, пышногрудая, с толстой – в руку – косой, улыбнулась, притянув парня к себе.
– Вон твоя одежонка, сохнет, – целуя в губы, указала на дальнюю вербу. – Что ж на мокрое-то положил?
– Ничего, высохнет, – оторвался от девы Вятша. – И свою б посушила, чай, тож не суха. – Он потрогал мокрый подол, задышал тяжело, чувствуя ласковую теплоту девичьей кожи.
– Лугом шла, вот, вымокла… – смущенно проговорила девушка. – Инда и правда – посушить?
Хитро сощурившись, она отпрянула от парубка, медленно снимая одежду… широкую льняную юбку, рубаху… Не скрывая восхищения, Вятша любовался молодым крепким телом. Даже почувствовал вдруг, что краснеет.
– Что зарделся? – Девчонка положила ему на плечи руки. – Иль не видал?
Не дожидаясь ответа, она с жаром впилась парню в губы и повалила в траву…
Высоко над ними синело весеннее небо, пели за ракитами жаворонки, желтые пушистые одуванчики щекотали кожу.
– Лобзя… – шептал Вятша. – Лобзя… Любимая… – Выдохнув, он наконец откинулся на траву, погладил девушку по ладному, трепещущему еще животу, спросил: – Замуж пойдешь за меня?
Лобзя счастливо
– Пошла бы… Да тетка Любомира не пустит. Кто работать-то будет?
Вятша приподнялся, оперся на локоть:
– А давай убежим!
– Убежим? – Карие глаза девушки испуганно округлились. – Что ты! Мир-то кругом незнаемый, страшный. Лучше уж тут… Да и Онфиску жалко. Пропадет здесь одна.
– Мир страшный? – громко воскликнул Вятша. – А здесь тебе не страшно? Что ты видела-то, кроме этой усадьбы да работы с утра до поздней ночи? Даже в Киеве никогда не была. А тут… Тетка Любомира, змея, все кричит, все недовольна, рука у нее тяжелая, сама знаешь. Да и мужик ее, Мечислав, на медведя больше похож, не на человека. Я заметил, как он на тебя да на Онфиску смотрит. Хорошо хоть, приходит нечасто…
Лобзя вдруг вскрикнула:
– Ой, я чего пришла-то! За тобой тетка Любомира послала, в Киев пойдешь, к Мечиславу.
– В Киев? – Вятша не знал, радоваться ему или печалиться. С одной стороны – Киев! – с другой – Мечислав, корчмарь гнусный…
– В Киев? – переспросил парень, вспоминая, когда же он там последний раз был. Осенью, когда возили на продажу забитую скотину? Да, похоже, что так. Киев… Светел град, многолюден, весел – давно б сбежал, да Лобзю жалко. Не думал – не гадал, а вот присох сердцем. Как теперь без нее-то? А интересно, как в Киеве названый братец Порубор поживает? Вот и навестить… Вятша улыбнулся. Лобзя потерлась об его грудь плечом:
– Хорошо в Киеве?
– Славно! Но, конечно, никто там нас не ждет. – Юноша помрачнел. – Можно, конечно, попробовать в дружину наняться, к Хаскульду-князю, воевать я умею… Ждать будешь?
– Не пущу! – твердо отозвалась Лобзя. Потом прижалась крепко: – Что ж ты лежишь? Ну же…
– Двое какие-то пришли засветло, – по пути поясняла девушка. – Ты уже за глиной уехал. Один длинноносый, рыжий, другой маленький, слуга наверное. Мечислава спрашивали… Тетка их сразу в избу впустила, да на нас шикнула. Онфиске велела затворять тесто, а меня за тобой послала, да все выспрашивала, хорошо ль ты Киев-град знаешь.
– Чего ж она тебя-то выспрашивала, не Онфиску? – осторожно ведя под уздцы запряженную в телегу лошадь, поинтересовался Вятша.
Лобзя покраснела:
– А то ты не знаешь?
– Знаю, люба…
– Чего ж тогда спрашиваешь?
– Так… – Вятша, прищурившись, посмотрел на девушку. Та еще больше зарделась:
– Пошто уставился-то?
Не говоря больше ни слова, Вятша крепко обнял ее и поцеловал в губы.
– Никогда у меня никого родного не было, – прошептал он. – Теперь вот есть – ты.
Лобзя ласково взъерошила ему волосы:
– Пошли уж… Лошадь уйдет.
Тетка Любомира – крепкая, широкая в кости, высокая, словно башня, – дожидалась их в воротах усадьбы. Грубое лицо ее недовольно хмурилось, в правой руке тетка держала вожжи.
– Явились, работнички! Полдня жду, – завидев Вятшу с Лобзей, зло сказала она. Замахнулась на девчонку вожжами…
Вятша ожег ее ненавидящим взглядом, и Любомира все ж таки не решилась ударить. Только пробурчала что-то да прогнала Лобзю в овин помогать Онфиске перекладывать старое сено. Давая указания девкам, косилась на парня. Слишком заматерел тот, да вишь, как смотрит – волком! Давно б пора окоротить его, давно… Ничего, придет Мечислав, тогда и окоротим, шелковым станет… а не станет… там видно будет.