Лагерь обреченных
Шрифт:
Словоохотливый опер обиженно замолчал.
У обрывистого берега реки мы остановились, вышли из автомобиля. Метрах в тридцати от нас, рядом с железнодорожным полотном, в группе штатских мужчин стоял начальник верх-иланской милиции майор Гордеев. Заметив нас, он показал на тропинку, ведущую к реке. Мы, повинуясь его безмолвному указанию, спустились вниз.
– Вот как его взорвали! – воскликнул Казачков, рассматривая разрушенный мост. – Теперь не скоро пролет на место вернут. Мощный кран надо подгонять, лебедки устанавливать.
Я с любопытством
Водная артерия Иланка называлась рекой, но на деле была неширокой мелководной речушкой. В том месте, где мы стояли, ширина речушки была не больше тридцати метров. Судя по тому, как ее уверенно переехал армейский грузовик, глубина Иланки не превышала метра. Оба берега реки были обрывистыми, что и потребовало возведения моста. Сам мост был трехопорным: две невысокие опоры сливались с берегами, одна посередине русла. Пролет моста с нашей стороны слетел с опоры и одним концом лежал в реке.
– Что я вам сейчас расскажу, в осадок выпадете! – весело сказал спустившийся к нам Гордеев. – Ни за что не догадаетесь, зачем тут ночью тепловоз прошел. Я даже представить не мог, что у нас на железной дороге такой бардак творится. Прикиньте, вечером на станцию к машинисту запасного тепловоза пришла любовница. Она говорит ему: «Со школьной скамьи мечтала на тепловозе ночью покататься!» Машинист не придумал ничего лучшего, как перевести стрелку и проехать по нашей ветке. Думал за часок сгонять туда-обратно, а тут мост под ним взорвался. Стоит теперь, бедолага, на том берегу, не знает, что дальше делать.
– Раньше, чем мост починят, ему отсюда не перебраться, – усмехнулся Казачков. – Ничего не скажешь, ублажил любовницу. Что с ним теперь будет?
– Вкатают трешку за угон тепловоза и про любовницу не забудут.
– Семен Григорьевич, – спросил я, – установили, что с мостом?
– Взорвали, – уверенно ответил Гордеев. – Взрывотехники из КГБ осмотрели опоры, говорят, никаких следов свежего минирования нет. Взрыв был не сильный, но точно рассчитанный.
С той стороны реки раздался глухой ружейный выстрел. Через секунду рваной нитью застрочили автоматные очереди.
– Началось! – воскликнул озабоченный отсутствием оружия опер. – Диверсантов ловят?
– Какие, на хрен, диверсанты. – Гордеев с досады сплюнул в реку. – По-твоему, иностранные шпионы мосты минируют с охотничьими ружьями в руках?
– Ложись, сукин сын! – кричали на том берегу. – Сдавайся! Поднимай руки вверх и иди к нам!
– Нет желающих сходить на тот берег, посмотреть, что там к чему? – спросил начальник милиции. – Мыльников, ты у нас самый любопытный, так что давай, река тут неглубокая, воды не нахлебаешься.
– Семен Григорьевич, – заканючил мой обидчик, – а почему я-то? У меня туфли на скользкой подошве, я по камням не пройду.
– Вперед! – скомандовал Казачков. – Лишних вопросов не задавать, в перестрелку с диверсантами не вступать.
Поняв, за что наказан, опер полез в воду. Через пару минут, перейдя реку вброд, он выбрался на противоположный берег, поднялся на обрыв и скрылся из виду.
– Лаптев, – обратился начальник милиции ко мне, – ты парень городской, язык у тебя хорошо подвешен, как не опростоволоситься с областными тузами, знаешь. Останешься с Казачковым, будете у опоры моста прохаживаться, с умным видом следы преступления искать. Остальные, за мной! Будем подворный обход в деревне делать.
Мы с начальником уголовного розыска пошли вдоль берега реки, у опоры остановились.
– Смотри, кто-то свастику нарисовал, – сказал Казачков, указывая на среднюю опору. – Не имеет ли она отношения к взрыву?
– Ага, – с ехидцей согласился я, – в свастике вся суть. Только я вижу под ней надпись: «Манька шлюха!» – а у самого верха опоры кто-то слово из трех букв зеленой краской написал. На веревке человек спускался, шею свернуть рисковал, а все ради чего? Ради одного-единственного слова, в которое вложен яростный порыв бесшабашной русской души.
– Зря ты так, – не то шутя, не то нравоучительно возразил Казачков. – Все может иметь отношение к делу.
– Бесспорно! – подражая тону начальника, согласился я. – Пришел Манькин ухажер, прочитал, что про его зазнобу пишут, и взорвал опору. Ночью динамит заложил и рванул.
– Но кто-то же взорвал мост! – логично возразил мой начальник. – Какой-то смысл в его действиях был. Это же не курицу у соседки украсть, тут надо специальные познания иметь. Возьми меня – я не знаю, с какого конца детонатор в тол вставлять.
– Я тоже не знаю, – с сожалением вздохнул я. – Мне все время интересно, зачем люди с краской идут пешком за много километров, чтобы на заброшенном здании или тут, на мосту, намалевать пару слов. Кто их читать будет?
– В поселке на стенах матерки писать не станешь, а здесь – в самый раз!
Казачков призадумался, достал сигарету, закурил.
– Я, кажется, знаю, про какую Маньку речь идет, – осторожно предположил он. – Она в соседней деревне живет, смазливая такая, глазки черные, как два уголька. Замужем. Не знал, черт возьми, что она, оказывается, вертихвостка. Про порядочную женщину такого не напишут!
На полном ходу с противоположного берега в воду влетел армейский «Урал». Подняв фонтаны воды, грузовик пересек реку и, не останавливаясь, взобрался на крутой косогор. Через минуту к нам спустился приехавший на грузовике Мыльников.
– Туфта полная! – размахивая руками, затараторил он. – Мужик из деревни пошел на болото уток пострелять, все утро в засаде просидел, ни одного выстрела не сделал. Идет назад, а ему навстречу солдаты с автоматами. Мужик от страха нажал на курок, пальнул в землю, тут и началось! Но это еще не все! Наш, верх-иланский, молоковоз мимо проезжал. Водитель с экспедиторшей решили в кустах прилечь, поразвлечься, а тут – солдаты! Подняли их, прикладами в свой грузовик загнали.