Лампа для джинна. Книга 2
Шрифт:
– Лучше бы вы вернулись домой, – забираясь в свой угол у окна, заметила Вовка.
– Это ты что, и правда нам предлагаешь вылезти и торчать тут, пока мимо не поедет встречный? «Дяденька машинист, заберите нас обратно, мы передумали».
– Можно хотя бы посмотреть билеты, – отозвалась Вовка.
– Слушай, хватит уже, – оборвала Лёля. – Одна ты никуда не поедешь.
– Но ты же сама сказала: мой Джинн – ерунда! – вскинулась Вовка.
Лёля придвинула к ней шоколадку.
– Ерунда или нет, а разобраться нужно. На, поешь.
Поезд тронулся, и в
– Жалко, что пирожки были стремные, – с набитым ртом сообщила Лёля. – Я бы сейчас и супа навернула, и котлет каких-нибудь.
– Супа, – фыркнул, осыпав сестру крошками, Федя. – Я бы сейчас пару бургеров заточил. Двойных. А лучше тройных.
– В поезде же вагон-ресторан есть, – заикнулся Илья. – Можно пойти.
– Угу, и там все денежки просадить. Нет уж, спасибо, – отозвался Федя. – Ты, конечно, можешь нас пригласить. Если хочешь не по-походному жрать.
Илья смерил его не особенно дружелюбным взглядом, но не ответил. Вовка проглотила вторую шоколадку и зевнула. Веки отяжелели.
– Давайте мы верхние полки опустим? – предложила Лёля. – Ехать еще долго.
Вовка про себя усмехнулась: Лёлю хлебом не корми, дай поруководить. Но ребята послушались.
– Меня укачивает, – напомнил Федя.
– Я тоже тут останусь, если вам нормально.
Лёля словно бы виновато сжала Вовкину руку, а та вымучила улыбку:
– Нормально.
Она забралась наверх, Илья тоже улегся напротив на животе и выглянул в свой уголок окна.
– Еще что, десять часов ехать? – спросил он.
– Да, – отозвалась Вовка.
– А кажется, что уже целый день едем.
– Ага.
– И белья нам не выдали.
– Угу.
– Ну и ладно, можно и так лежать.
Вовка не ответила. Перед глазами плясали краски, мелькали солнечные пятна. Стучали колеса, позвякивали на столике подстаканники. Пролетел мимо другой поезд, блеснул снежно-белыми занавесками. Обертка от шоколадки соскользнула на ковер.
– Ты что, спать там собралась? – спросил Илья.
Вовка хотела помотать головой, но не смогла: ее сморило окончательно.
Когда Вовка проснулась, в купе царила удивительная тишина. Колеса постукивали на рельсах ватно, издалека, как будто звуки прикрутили, отодвинули. Вовка глянула на окно: плотно заперто. Наверное, поэтому.
Она повернулась на бок. Илья мирно посапывал, ладонь свесилась с края и чуть покачивалась. Федя развалился на нижней полке, раскинув руки и ноги, распахнул рот и слегка похрапывал. Лёля лежала на своей, свернувшись калачиком. Солнце за окном давно перевалило через зенит.
Вовка аккуратно съехала с полки, нащупала кроссовки и на цыпочках выползла в коридор, только бы никого не разбудить. Тихо задвинула дверь и, подпрыгивая на обутой ноге, принялась натягивать кроссовок на другую.
Надо же как их всех сморило! Спят как миленькие, и это посреди бела дня… Но мерное покачивание вагона убаюкивало, а ехать было далеко.
Вовка зашнуровала, наконец, кроссовки и потопала по коридорному ковру вдоль вагона. Поле за окном сменилось черным еловым лесом, и через вентиляцию повеяло сыростью. Вовка невольно зевнула, прогоняя остатки сна. Вот бы проводница оказалась на месте, Вовка с удовольствием попросила бы еще чаю.
Пока шла, заглядывала в купе. Кое-где двери приоткрыли или даже распахнули настежь. Пассажиров было немного: по двое на купе, иногда по одному. Вяло копались в телефонах, читали. Большинство растянулось на своих полках и дремало. Видно, вагонное оцепенение охватило всех.
Глаза слипались, веки щипало. Вовка потерла их кулаками и снова широко зевнула. А может, в чай здесь подсыпают снотворное? Чтобы скучная дорога побыстрее осталась позади?
Вовка вздрогнула. Ей почудилось, что следующее купе набито папиными черными костюмами для конференции, но она проморгалась, и костюмы слились в один-единственный коричневый плащ, повешенный у самого входа. Хозяйка плаща играла сама с собой в шашки. Крутила бумажное поле туда-обратно, передвигая пуговки-фишки, и что-то шептала себе под нос. Вовка зашагала дальше.
А в следующем купе она уже совершенно отчетливо различила тени. Исчезли они не сразу – помаячили, сужая кольцо вокруг полного старика с влажной лысиной, и растворились, оставив после себя едва уловимый аромат горелого.
Вовка снова протерла глаза кулаками и уставилась на тучного пассажира. Он склонялся над газетой, отмечая себе строки линейкой, и Вовку не видел. Вокруг него еще колыхались остатки грязноватого тумана, но и они понемногу рассеивались.
Вовку так и подмывало спросить увлеченного газетой пассажира, не чувствует ли он странный запах гари, но она промолчала. Запах исчез, а вместе с ним и тени.
Рассматривая ковровую дорожку у себя под ногами, Вовка поплелась дальше. Заглядывать в купе ее больше не тянуло. Она не понимала, что увидела. Не понимала и не хотела понимать. Ей тут же вспомнился папин костюм, который ей чудился дома, вспомнились тени в заброшенном бизнес-центре, и теперь она была уверена: они связаны, все эти тени. И они ей не кажутся.
К такому выводу Вовка пришла окончательно, когда добрела до купе проводницы. Дверь была прикрыта, и Вовка хотела постучать, но, глянув в щель, похолодела.
Напялив на нос очки с толстенными стеклами, проводница склонялась над цветастым журналом. На столике лежала вскрытая пачка шоколадного печенья, за ней стояла кружка с бежевой бурдой – то ли кофе, то ли чай с молоком. В воздухе витал аромат крепкого, дешевого дезодоранта. А вокруг проводницы, заглядывая через плечи, наклоняясь над столиком и толпясь в проходе у полки, колыхались тени.
Они походили на отрезы черного тюля: дырчатые, узорные, полупрозрачные. Они легко пропускали свет, но все-таки держали форму неясных фигур с человеческий рост. Вовка принялась выискивать очертания голов и рук, но тени скорее походили на кляксы, и только по их позам – если их положения в пространстве вообще можно было назвать позами – можно было заподозрить в них людей или то, что от них осталось.