Ларец Марии Медичи(ил. И.Ильинского 1972)
Шрифт:
– О чем задумался, Гоги? – спросил земляк, заботливо опрыскав зелень водой.
– Домой хочется… Знаешь, я обязательно приеду на Новый год! Ты так и скажи нашим. Слышишь?
– Непременно передам, Гоги! Приезжай. Мы тебя знаешь, как встретим… И в «Зарю» ко мне приходи, у меня для тебя ма-аленькая посылка есть.
– Что за посылка, Самсон?
– Э! Пустяки! Бочонок «александрули», понимаешь… Двадцать литров.
Они обнялись по-мужски, небрежно и молчаливо хлопнули по рукам.
Данелия еще раз глубоко втянул гордыми и хищными ноздрями ароматы плодов земных, поправил образцовый двойной узел на парчовом галстуке, тронул такой же
По пути он купил букет белых гладиолусов с длиннющими зелеными ножками.
Не без некоторого волнения остановился он у служебного входа. С детских лет жило в нем преклонение перед артистами – людьми совершенно особой, блистательной жизни. Цирковой же артист – волшебник и фокусник, проделывающий под куполом, в мерцающем, звездном костюме, ошеломительные трюки – представлялся, вообще, существом нездешним.
Робко поднялся по обшарпанным каменным ступенькам Данелия, осторожно отворил липкую от свежей олифы дверь, прижимая к груди шелестящий в целлофане букет.
Разве не мог Георгий Данелия, человек умный и опытный, хорошо понимающий, как и с кем себя надо вести, пригласить циркового артиста Минаева в свой кабинет? И разве не прибежал бы к нему этот самый Минаев, потерявший из-за пропавшего питона чуть не половину выходов?
Но что такое заклинатель змей в стандартной комнате учреждения, среди конторских столов и канцелярских шкафов, заставленных папками с номерами на корешках? Как будет выглядеть он, сидя на инвентаризованном стуле в обычном, не очень опрятном, потому как, говорят, запивает и буйствует, костюмчике? В том-то и дело, что не хотел Данелия, сохранивший в душе наивный восторг перед циркачами и благодарный им за это, развенчивать мага, ради себя самого не хотел, поскольку понимал, что магу это, как говорится, до лампочки: маг ничего не заметит – ему бы только Володьку найти.
Какой-то сморщенный старичок с вензелем «ГЦ» на сердце – не то швейцар, не то гардеробщик – указал Данелии узенькую бетонную лесенку.
– Подыметесь на второй этаж, пройдете прямо по коридору до самой лестницы с пожарными кранами, по ней и спуститесь в самый низ… – обстоятельно и дружелюбно объяснил он и вдруг добавил с ехидным смешком: – А там спросите, где, значит, артист Минаев… Шут его знает, где он может быть! – Он зажмурил глаз, сморщился и, склонив голову набок, неожиданно чихнул.
– Будьте здоровы! – пожелал Данелия и, кивнув на черневшую в пыльном сумраке дверь, спросил: – Значит, эта лестница?
– Эта, эта, – закивал старичок в перерывах между жиденькими залпами. – Потом прямо по коридору.
В гулкой тишине пустых коридоров смутно мерещилась волнующая музыка марша. Очевидно, на арене шло дневное представление, а может, просто была репетиция. Но музыка просачивалась откуда-то сверху, отраженная куполом, и Данелия машинально стал прицокивать языком.
Он дошел до пожарной лестницы, где на закрашенных белилами стеклянных дверцах были жирно намалеваны красные «ПК», и, оглядевшись, нет ли еще где такой лестницы, стал спускаться. В нос ударил резкий запах мокрых опилок и звериной мочи. Данелия недовольно зашевелил ноздрями и, нагнувшись к боковому карману, понюхал надушенный «Шипром» платочек.
Внизу было совсем темно. Воспаленная нить пыльной лампочки, казалось, только сгущала сумрак. Неровный пол из красной метлахской плитки был слегка припорошен опилками. Где-то вдали слышался приглушенный говор, какое-то кухонное звяканье и жуткое шипение, как от бьющей перегретым паром кишки.
«Неужели змеи так шипят?» – усомнился Данелия, остановившись на скрещении трех коридоров, словно витязь на распутье. Самое время было кого-нибудь спросить.
Потоптавшись немного на месте и спрятав явно неуместный в такой обстановке букет за спину, он боком, как прячущий до времени мулету матадор, скользнул по направлению кухонного звона. И не ошибся. Вскоре во тьме блеснул свет, и в яркой щели непритворенной двери мелькнул белый кафель стены и не слишком белое полотно халата. Данелия осторожно раздвинул щель и заглянул в помещение. Это и вправду была кухонька и примыкающий к ней буфет на дюжину пластмассовых столиков. Буфетчица мыла в струе кипятка посуду, стройная дама в черном облегающем трико церемонно ела свекольный винегрет, а змеиное шипение издавал исполинский титан, выпускающий время от времени со струей пара избыточное давление. Как сказал поэт, было все очень просто, было все очень мило.
– Простите, пожалуйста, – подал голос Данелия, – где я могу найти артиста Минаева?
– Направо по коридору, – откликнулась буфетчица, грохоча окутанными паром тарелками.
Данелия последовал ее указанию и вскоре с неудовольствием убедился, что идет навстречу тому самому звериному запаху, который не понравился ему уже на лестнице. Где-то далеко впереди – где именно, разглядеть было нельзя, так как коридоры закруглялись, – слышались какие-то стоны и горестные всхлипывания, кто-то тяжело и шумно вздыхал. Можно было подумать, что Данелия блуждал не по цирковым коридорам, а по меньшей мере вдоль первых ярусов Дантова ада.
Он миновал дверь, за которой слышалось гулкое падение капель и свист спускаемой воды. Впереди по-прежнему горько стенали и еще что-то шлепало, словно на каменный пол швыряли мокрую тряпку.
«Наверное, уборка у них, – подумал Данелия. – А дышит это слон…» И опять ощутил легкое, бодрящее волнение. К запаху он уже притерпелся.
Узкой световой полосой обозначилась какая-то дверь. Данелия решил на всякий случай еще раз спросить и постучался.
– Войдите!
– Могу я видеть артиста Минаева? – приоткрыл дверь Данелия.
Он оказался в маленькой комнатке с диваном, застекленным канцелярским шкафом, столом и двумя стульями. Из подвального окошка сочился рассеянный свет, в котором свинцово поблескивали приколоченные к мебели инвентарные номерки. На диване сидел угрюмый человек в олимпийском костюме и пил рижское пиво.
– Я Минаев! – неожиданно откликнулся он, вытряхивая в полный стакан последние капли пены, и поднял голову.
Был он слегка небрит, лысоват, в беспощадном дневном свете невесело вырисовывались мешки под глазами.
– Очень рад! – вдруг залебезил Данелия и, переступив через порог, проделал элегантный маневр с букетом. – Позвольте от чистого сердца, так сказать…
– Благодарю, – кивнул Минаев, но с дивана не поднялся и руки к цветам не протянул. – Садитесь. Чем могу?..
– Я, собственно, к вам не за этим. – Данелия покосился на букет и положил его на черную, в неясных пятнах клеенку стола. Потом, взяв стул, подвинул его к дивану. – Я, видите ли, Онуфрий Павлович, по поводу питона.
– A! – оживился Минаев. – Пиво будете? – Он зубами откупорил бутылку и, нетерпеливо облизнув губы, наполнил стакан. Пена вздыбилась и поползла через край, но он не дал ей ускользнуть, озабоченно нахмурился, сделал губы трубочкой и шумно всосал. – Свежее! – Он облегченно вздохнул.