Ларек «Пузырек»
Шрифт:
И вытаскивает из кармана… нет, не инструкцию по стиралке — восковую свечку.
— Это свеча, — говорит, — из святых мест, из Иерусалима!
— Все, абзац! — закричал Абзац. — Давайте жрать!
Все накинулись на скоромное, а у меня, девочки, аппетит как ножом обрезало. Сижу, как дура, со свечой, и не знаю, то ли плакать от такого абзаца, то ли хохотать от такого аминя?
НЕ СМЫЛИТСЯ
Константин Павлович Диваков нервным шагом наматывал круги на клумбу, что запущенно росла у проходной завода,
Седина в голову — бес в ребро. У Константина Павловича с сединой бес из ребра вышел. Устал. Говорят, если мужчина лысеет со лба, значит, умный, если с затылка — спит на чужих подушках, когда оголяется по всему фронту, — спит на чужих подушках, но с умом.
Константин Павлович был от бровей до плеч лысый и небезосновательно. Тем не менее, к жене с ревностью не вязался. Был в ней уверен на двести процентов. Зато над дружком подсмеивался: что ты дергаешься, к каждому столбу ревнуешь свою? Подумаешь, согрешит разок-другой. Не мыло — не смылится.
Но вдруг улетучился мыльный либерализм.
Возможно, по причине нервного потрясения переклинило мозги. Отправили их производственное объединение в безразмерный административный отпуск. Константин Павлович на хлеб зарабатывать умнее ничего не нашел, как у турков на стройке. Бетонные работы. Механизация ломовая — носилки да лопата. И нанялся, что продался. Без перекуров и выходных, с утра и до позднего вечера спина в мыле.
Работаешь как лошадь, а заработки — воробью по колено. Константин Павлович решил потерпеть пару недель, чтобы сыну брюки спроворить, но на десятый день сорвался. Заговорил с напарником о житье-бытье, а тут откуда ни возьмись турок-прораб налетел.
Шибздик, щелчком перешибешь, но орет, как большой: «Выгоню, русский лень».
Константин Павлович мужчина не мелкого десятка, взял этого потомка янычар за грудки и поднял над землей:
— Ты на кого орешь, нерусь паршивая?!
Турок придушенно пучил глаза, болтал ногами и сразу убежал, как только был отпущен на землю. Константин Павлович плюнул ему во след и сделал стройке ручкой.
Сделать-то сделал, а когда пошел восвояси, ой как плоховатисто-хреноватисто на душе стало. Полтора месяца до турецкой каторги в безработном состоянии оббивал пороги учреждений с протянутой рукой — возьмите на работу. А дома, в перерывах постылых хождений, варкой борщей отрабатывал финансовую несостоятельность… Осточертело у плиты стоять, хоть волком вой…
И опять тем же концом по больному месту…
Вернувшись со стройки, захотел поплакаться жене в жилетку. Жилетка была на месте, жена отсутствовала. Хотя давно пора быть дома как штык. И будто молния в голову ударила — измена!
Может, от турка заразился, когда за грудки схватил? Они на востоке поголовно сдвинутые на верности жен. Чуть что: «Зар-р-рэжу!»
В восемь вечера Константин Павлович не выдержал неизвестности — галопом почесал к заводу жены, где начал нарезать орбиты вокруг клумбы.
Оно ведь — чем хуже живем, тем больше пьем. Отдел у жены сократился наполовину, работы с гулькин нос, деньги дают только к выборам президента, а у них
«Я с бетоном пуп развязываю, она брудершафтами закусывает,» — думал Константин Павлович, наматывая на клумбу тысячный круг.
И все уши прожужжала про Леню, что перешел к ним из другого отдела. Стихи он пишет, романсы под гитару поет.
«Не мыло — не смылится,» — вдруг пришло в голову.
«Тьфу», — зло плюнул Константин Павлович в клумбу и побежал дальше, чтобы через мгновение прыгнуть назад. Вкупе с народной мудростью выплюнул в заросли мост, проложенный на месте отсутствующих передних зубов.
«Два месяца турецкой каторги!» — мгновенно оценил потерю и зашарил по дну клумбы руками. Бутылка, окурок, тряпка…
Зубов среди мусора не было.
Как зверь лесной, на четвереньках, метался Константин Павлович по клумбовым дебрям. Жестебанка, пачка из-под сигарет, подкова.
«На счастье», — подумал Константин Павлович и сразу нащупал в траве зубы. Даже с челюстью. Собачьей. «Тьфу!» — брезгливо отбросил чужое добро и тут же нашел выплюнутое свое.
«Ура!» — поднялся с четверенек. И сразу упал на живот. От проходной в сторону клумбы шла компания. Вдруг в ней супруга?
Компания поравнялась с клумбой. Что-то упало Константину Павловичу на затылок и, по причине безволосатости головы, скатилось за шиворот. Константин Павлович подскочил как ужаленный и, выворачивая руки за спину, полез под рубашку. Жалил окурок, посланный компанией в клумбу. Ожоги от него были не из смертельных, да, борясь с пожаром, что разгорался на спине, Константин Павлович выпустил из рук мост.
«Да чтоб ты!..» — заругался на жену. И снова зашарил у ног. Темнота к тому времени сгустилась, хоть глаз коли. Что Константин Павлович и сделал, уколов правое око былинкой. Машинально потер пальцем поврежденный орган чувств и снова недобро пожелал жене: «Да чтоб ты!..»
Было от чего — вытер из глаза в заросли до кучи с зубами контактную линзу.
«Три недели турецкой каторги», — подсчитал урон.
Тем временем из проходной вывалилась еще одна веселая компания. Была ли там жена — определить не было никакой возможности. Мало того, что в плане зрения стал «пусто-один», вдобавок, правый глаз, который оказался «пусто», был ведущим, без него левый даже в линзе не давал четкой картины.
Напрягая остатки зрения, Константин Павлович перебегал от дерева к дереву. В один момент, когда компания шумно остановилась у водочного ларька, показалось — высмотрел жену. Для уточнения результатов наблюдения начал подкрадываться ближе, и… зацепился брючиной за проволоку. Раздался треск…
— Да чтоб ты… шмылилась! — громко заругался в сердцах.
— Ты кому? — вынырнула из-за спины жена.
— Вашей клумбе! — ощерился Константин Павлович. — Видишь — жубы в ней пошеял. Опять к туркам в рабштво идти!