Largo
Шрифт:
— Фиалки!
— Верхом катались… Вы на Еруслане… Мне, Портосу и Долле из трубаческой команды давали лошадей. И как! Как это было хорошо!..
— А странно… Ни к вам, ни к Долле не пристали имена мушкетеров, только к одному Портосу. Вот Портос и даже Долле меня не забыли. Один вы. Фу… Какой гадкий… А прежде… Тоже… стихи!
— Чужие, божественная.
— Все равно… Любовные…
Они сидели в креслах в гостиной, разделенные круглым столом под скатертью.
— А ну, прочтите те… Ваши любимые… Что всегда мне читали…
— Приказываете, госпожа наша
— Приказываю, мой верный мушкетер.
Ей с Петриком казалось, что они опять дети. Он кадет. Она девочка, дочь командира полка. И так хорошо и неопасно с ним играть.
Петрик встал и с чувством не без драматического комизма продекламировал:
— Вы замундштучили меняИ полным вьюком оседлали,И как ремонтного коняМеня к себе на корду взяли!Повсюду слышу голос ваш,В сигналах вас припоминаю,И часто — вместо "рысью марш"Я ваше имя повторяю.Несу вам исповедь мою,Мой ангел, я вам рапортую,Что вас я более люблю,Чем пунш и лошадь верховую!..— Ой-ли!.. Было бы так… Не пропали бы без вести семь лет.
— В холостом полку, божественная… И вы замужем…
Она вздохнула.
— Да, конечно, — тихо сказала она. — Может быть, вы и правы… Но я все-таки никогда не поверю, Петрик, чтобы вы… Таким уже монахом жили… Да, постойте, постойте… Ведь я про вас что-то знаю… Да, да, да… Господин "холостой полк"… А, нигилисточка?
Петрик, что называется — рака спек. Так покраснел, что даже лоб стал красный.
— По-па-лись…
— Портос!.. — сказал он… — Этакий сплетник!.. Ну что нигилисточка?.. Это только приключение. Забавное приключение. И притом-же — по пьяному делу…Просто анекдот!..
— Рассказывайте… А покраснели-то как! О вас папироску теперь закуривать можно..
— Ничего подобного… Да я вам расскажу… Если хотите.
— Нет уж, пожалуйста… Если это ваши холостые гадости — и не рассказывайте… Не надо.
— Да повторяю… Ничего подобного… Просто — забавное приключение. Можно рассказать все, ибо все очень прилично "для курящих".
— Хорошо… Так как вы мой арестант и до самого вечера, то я слушаю. Но прежде нам Таня подаст чая.
Она позвонила.
— А Таня совсем и не переменилась. Как в Захолустном Штабе, так и здесь.
— Здесь еще лучше. Она здесь, как мой друг. — Вы с чем чай? С лимоном, или со сливками?
— Если от бешеной коровы, то разрешите со сливками.
— Таня, — сказала Валентина Петровна вошедшей горничной, — подайте сюда чаю и коньяку.
— И рома, — сказал Петрик, подмигивая Тане, — как подавалось у генерала Лоссовского.
Валентина Петровна погрозила пальчиком с жемчужным колечком. Таня весело фыркнула и пошла за чайным
VI
От душистого рома, налитого в горячий чай, сладко пахло. В углу, в камине уютно потрескивали разгоревшиеся дрова. В гостиную входили сумерки. Валентина Петровна взялась рукою за штепсель.
— Не зажигай огня!.. Не разгоняй мечты! — шутливо, приятным голосом пропел Петрик.
— Будет вам, — засмеялась Валентина Петровна, — я вся внимание. Сядемте к камину.
Петрик подвинул кресло, она глубоко уселась в него. Диди прыгнула ей на колени и свернулась клубком. Петрик сел против нее на низком пуфе.
— Итак, — сказала Валентина Петровна.
— Итак… Случалось ли вам, что вас вдруг охватит неудержимое любопытство? Хочется знать все о ближнем своем. Да и не только о ближнем, но и о дальнем. Очень даже дальнем… Постороннем… Вот сидим мы с вами. Золотая головка ваша в двух аршинах от меня, чудные глазки внимательно прищурены, а что в ней? Что вы думаете? Знаю ли я?
— Может быть, так лучше, Петрик?
— Может быть… Однако, нашло на меня такое настроение — все хочу знать. Сижу с Портосом в театре. Там драма идет. Рощина-Инсарова мне всю душу переворачивает, а я думаю, — а что ты такое? Как и где живешь? Что сейчас думаешь, чем увлечена? В антракте передо мною — лысина. Пол-аршина в диаметре. Гладкая, розовая, аппетитная, точно свиной кожей покрытая. А я думаю, что за Бисмарк скрывается под этим обтянутым кожей черепом? Какие константные эксибиции секулярных новаторов тенденции коминерации копошатся там? Профессор, академик, ученый, банкир, может быть фран-масон какой, черт его знает, кто там и о чем думает. И, порывает меня, божественная, знаете, пальцем этак щелкнуть по темячку и послушать, как звенит.
— Петрик!
— А вдруг там вместо трансцендентной философии этакая детская песенка играет: — "бим-бом, бим-бом, зогорелся кошкин дом… Бежит курица с ведром…"
— Придумаете тоже… Совсем кадет…Ребенок…
— И дальше хуже. Из театра к Кюба… Три бутылки шампитра вдвоем вылакали, ресторан закрывают, а мы разошлись только.
— И Портос!?..
— Ну, Портос так только пригубливал. Больше я.
— Какой срам!
— Покаяние, божественная, все очищает. Перешли в отдельный кабинет. Там до трех часов можно. Сидим, потребовали — "Monahorum Bеnеdictinorum", его же и монахи приемлют — а я философию свою развиваю, не хуже Шопенгауера.
— Вы Шопенгауера читали?
— Чего, госпожа наша начальница, со скуки не прочитаешь. И вот, говорю я Портосу: — Знаешь, Портос, ничего этого нет. Все это мне кажется. И тебя нет, и лакея со счетом нет — все мое представление. Плати, Портос, ты, а я… — ты мое воображение.
— Разве хорошо так много пить?
— Да, дербалызнул я тогда основательно… По-драгунски… Линия такая вышла… Да ведь день-то какой был! 10-го февраля…
Валентина Петровна смутилась и покраснела до слез. Но в гостиной было темно и Петрик этого не заметил.