Лашарела
Шрифт:
Среди них был Кундза — Колода, главарь воровской шайки. Еще издали узнав царя, он бросился на землю прямо перед его конем и униженно стал просить Георгия разделить с ними хлеб-соль.
Чтобы рассеять тоску, царь не прочь был выпить. Не долго заставив себя упрашивать, он спешился и подсел к пирующим. Хорошо одетые грабители показались ему обычными путниками.
Царю поднесли большую чашу, за ней следующую, он жадно пил и вскоре захмелел.
Окружившие его головорезы обнимали его, целовали, клялись в вечной преданности и дружбе
Царь уже неспособен был что-либо соображать, он свалился и заснул тут же.
Разбойники только собирались обчистить его, как вдруг услышали конский топот.
Царя разыскивали слуги, встревоженные его долгим отсутствием. Грабители бросили спящего царя и пошли вверх по реке. Шли они долго.
Небо подернулось предрассветной белизной. Вдруг воры заметили идущую им навстречу женщину, с головой укутанную в черный плат.
Женщина, избегая встречи с пьяной ватагой, попыталась свернуть с дороги, но податься было некуда.
Вся съежившись, она отступила в кусты, надеясь, что в предрассветном сумраке ее не заметят.
Кундза дал знак своим парням, и те тотчас окружили несчастную.
— А ну-ка, покажись, красотка! — осклабился Кундза и сдернул с нее накидку.
Красота женщины поразила его. Он схватил ее, пытаясь обнять.
Женщина отчаянно отбивалась, но распаленный Кундза не отступал.
Не видя иного выхода, женщина закричала:
— Отойди, несчастный!.. Я — царица! Жена царя… Он велит повесить вас всех!..
Но Кундза не слышал ничего.
— Вот и хорошо! Подружились с царем, а теперь и с его женой слюбимся! — захохотали остальные.
— Давай, Колода, не плошай! Коли она царица, то мы хоть раз будем царями! — подзадоривали разбойники своего главаря.
Кундза яростно стиснул Лилэ своими волосатыми ручищами. Тут Лилэ впилась ему в плечо зубами.
Кундза скорчился от боли и разжал объятия. Лилэ в один миг оказалась у обрыва и, не раздумывая, кинулась с высокой скалы в реку.
На рассвете Лашу разбудил взволнованный гул голосов.
Еще не опомнившись после вчерашней попойки, он встал и направился к реке, чтобы разузнать, в чем дело, а заодно и освежиться холодной водой.
Рыбаки нашли в реке труп, вытащили на берег и теперь суетились вокруг утопленницы.
Царю уже при первом взгляде на нее почему-то стало страшно, он хотел повернуть обратно, но ноги против воли несли его вперед.
Он не сразу узнал худую, остриженную женщину, но не мог отвести глаз от ее лица.
Вдруг в глазах у него потемнело.
— Лилэ! — вскричал он и без чувств рухнул наземь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
…Ты в земле лежишь, Я по земле хожу…
Лилэ похоронили на старом городском кладбище, рядом с бедными горожанами.
Никто из придворных даже не заикнулся о том, чтобы похоронить ее в Гелатской
С кладбища Лаша возвращался конченым человеком. С землисто-серым лицом, согбенный, шел он во дворец, словно старец, которому опостылела жизнь. Он и сам не знал, куда и зачем идет. Только что он предал земле свою самую большую радость и теперь брел ко дворцу, с трудом волоча ноги.
Всего какой-нибудь месяц назад горожане заполняли улицы и крыши домов, когда он гордо и беззаботно проезжал на своем гнедом скакуне, убранном золотом и драгоценными камнями, и радостно было глядеть на его юность, красоту и блестящее одеяние, когда он с беспечальной улыбкой смотрел на шумную столицу, встречавшую своего царя.
Народ, привыкший видеть Георгия, когда он, радостный, возвращался с удачной охоты или веселого пира, теперь с жалостью и сочувствием взирал на подавленного, разбитого горем человека, равнодушно бредущего мимо любопытных глаз. И когда перед ним распахнулись ворота дворца и стража, расступившись и низко склонясь, пропустила царя, Лаша, точно выйдя из небытия, осмотрелся по сторонам и с удивлением спросил себя, что его привело сюда.
Он скорбно обернулся назад, на пройденный тяжкий путь, и снова бессмысленно пошел вперед, глухой ко всему, раздавленный огромным горем, навалившимся на него.
К вечеру он вышел к поминальной трапезе и с жадностью набросился на еду. Когда встал из-за стола, ужаснулся, как он мог так жадно есть, рвать руками мясо, ломать хлеб…
Не раздеваясь, он свалился на кровать и сразу же уснул мертвым сном.
А поздно ночью ему послышался голос Лилэ:
— Лаша… Лашарела!..
Он вскочил как безумный, озираясь вокруг, подошел к пустой кровати Лилэ, медленно опустился на колени и припал к постели лицом.
Он плакал.
Откуда-то издалека доносилось пение. Или это из страдающего сердца Лаши поднималась песнь, и на крыльях ее он сам возносился к покинувшей его подруге, к солнечной, влекущей, незабываемой и бессмертной:
«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные — под кудрями твоими; волоса твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; как лента алая — губы твои; два сосца твои как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями; как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная; о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана! Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник!»